Прикоснувшийся к Чаше получал в дар ощущение беспредельного, божественного могущества — испытываемое только один раз, это чувство могло потом измучить человека, как мучают нас воспоминания о давно прошедшей и самой прекрасной любви. Но тот, кому посчастливилось разбудить силы, дремавшие в глубине древнего артефакта, получал несравненно больше.
Когда-то старик Лопухин сказал мне, что Чаша на самом деле не похожа на то, что видят в ней люди, а имя это дано ей, поскольку выражает лишь одну из ее возможных функций — быть источником силы. Но я, молодой и глупый, не обратил на эти слова никакого внимания. Возможно, если бы я относился к Чаше по-другому, ее дары тоже были бы иными. Но я видел перед собой только Грааль, Чашу, дающую бессмертие. Что же еще она могла мне дать?
Я до сих пор не знаю пределов своей неуязвимости. И, честно говоря, не очень хочу устанавливать их опытным путем. Достаточно того, что я выжил после пяти пуль, которые всадил в меня посланный Валентиновым киллер. Ощущения были неприятные, можете мне поверить.
С ДД мы довольно быстро пришли к соглашению. Чаша формально принадлежит ему, но хранится у меня. Он и не подумал возражать — по-моему, все пережитые тем летом волнения навсегда отбили у него охоту к авантюрам. Лет пять назад я присутствовал на защите его докторской диссертации. ДД был умопомрачительно элегантен и невыносимо солиден, всем своим видом свидетельствуя, что с исполнением желаний у него все в порядке.
Мое желание, разумеется, тоже исполнилось. Мы с Наташей замечательно прожили вместе два года, а потом на удивление спокойно расстались. Сейчас она где-то в Канаде, продолжает заниматься своей вечной мерзлотой в более комфортных условиях. Кажется, вышла замуж.
Что касается меня, то я решил продолжить поиски.
У меня было много времени на то, чтобы все обдумать. Мне кажется, что, если бы я более серьезно подготовился к встрече с теми силами, которые проникают в наш мир через двери, подобные Чаше, я сумел бы использовать их лучше. Королевская печать годится не только на то, чтобы колоть ею орехи.
«Знаете ли вы, где лежит темное дно потаенных желаний человека?» — спросил меня когда-то старик Лопухин. Я до сих пор не уверен, что знаю ответ, хотя это почти наверняка именно то место, которое Хромец называл обиталищем Ночи. Я понимаю его — он нырял, и ни разу не достигал дна, а значит, не находил успокоения. Надеюсь, мне повезет больше. По крайней мере, мне не нужно тратить время на поиски Чаши и Железной Короны. Остается лишь Хрустальный Череп.
Лопухин говорил о трех Черепах Смерти. Один, утративший силу, был найден в Лубаантуне. Второй я уничтожил в подземельях «Объекта 66».
Третий, как полагал Роман Сергеевич, затерялся где-то в бескрайних болотах Западной Африки. Но, может быть, и не затерялся. Какой-то похожий череп искали на Ближнем Востоке нацисты. Что-то скрывалось на дне Средиземного моря, в полулиге от мыса Осла на южной оконечности Кипра. На Земле еще много тайных хранилищ, где могут скрываться неизвестные нам древние сокровища.
Но прежде я хотел найти алтарь Скрещенных Стрел.
После нашей битвы с Хромцом я облазил все уровни «Объекта 66», почти уверенный в том, что алтарь находится там, но никаких следов малахитовой глыбы с вырезанными на ней кругами для трех сокровищ так и не обнаружил. Значит, он был спрятан в другом месте, и, вполне возможно, неподалеку от храма, где его обнаружил Роман Сергеевич Лопухин. Почему Хромец решил пренебречь предначертанным, и не стал собирать Чашу, Череп и Корону на алтаре? Понадеялся, что триада сработает и так? Не знаю, и боюсь, что уже никогда не узнаю. Но сам я такой ошибки допускать не собираюсь.
Наконец я достиг дна озера — ровного, скучного, илистого. Оттолкнулся от него ногами и устремился обратно к поверхности.
На поверхности была ночь, и крупные звезды загадочно мерцали на темно-голубом куполе неба. Я лег на спину и долго смотрел на прихотливый рисунок созвездий. Где-то между Кассиопеей и Персеем, тянущимся друг к другу через невообразимые глубины вселённой, деловито мерцая бортовыми огнями, летел самолет.
Я подождал, пока он скроется за горизонтом, перевернулся на живот и поплыл к берегу. Пора было ехать к Слепой Розе.
Тува, 2000-е
Сережка проснулся от холода. Костер почти догорел. Багровым огнем мерцали угли. Со всех сторон к месту его ночлега подкрадывался мрак, окружая мальчика воинством жутких теней.
«Я не боюсь, — сказал себе Сережка. Его била крупная дрожь. — Я не боюсь ночи, я не боюсь тьмы, я не боюсь этого места, пусть даже это место смерти».
Когда-то здесь жили люди. На склоне холма, полого спускавшегося к красивому круглому озеру, тут и там чернели обгоревшие бревна старого частокола. В высокой траве прятался круглый каменный фундамент разрушенного много лет назад здания. В сумерках казалось, что это верхушка древней, засыпанной землей башни. Давным-давно жившие тут люди умерли. Их кости до сих пор гниют под землей. Сережка видел их, когда путешествовал над горами и сопками Тувы во время своего припадка.
До Кызыла он добирался два месяца. Несколько раз его пытались убить, дважды — изнасиловать. Люди никогда не были слишком благосклонны к Сережке, но сейчас ему казалось, что весь мир объявил ему войну. Как будто невидимая рука ни за что на свете не хотела пускать его на запад. А другая рука, наоборот, гнала его вслед за солнцем, подталкивала в спину, не давала остановиться. Сережка устал от противоборства этих сил, которые играли им, словно мячиком, но знал, что в покое его не оставят.
Пока он не доберется до места, показанного ему в видении.
Оно было уже где-то совсем рядом. За стеной высоких черных деревьев, за распадком между крутобокими сопками, который Сережка приметил до того, как солнце спряталось за горы на западе. Оно было там, и оно звало его.
Чем ближе он подходил к пункту своего назначения, тем чаще с ним случались приступы. Не такие, как раньше, — теперь сознание мальчика словно бы расщеплялось, одна его часть продолжала воспринимать окружающий мир, в то время как другая отправлялась в удивительное путешествие по странным, порой пугающим местам. Он видел огромные, не похожие на современные, города, людей в расшитых золотом старинных одеждах, воинов, сражающихся мечами или копьями, корабли, на парусах которых были нарисованы драконы и звезды. Видения его становились все более красочными, живыми, и Сережка даже боялся, что когда-нибудь он перестанет различать явь и сон. Тем более, что никакие это были не сны.
Вот сейчас ему снился сон. Снилось, что он бредет через бескрайнюю белую равнину, проваливаясь по колено в рыхлый, покрытый корочкой наста, снег, леденящий ветер пробирает сквозь одежду до самых костей, а высоко-высоко, в черной проруби неба над головой замерзает одинокая колючая звезда. Ясно, сон этот приснился Сережке оттого, что пока он спал, костер потух, и стало холодно. Хорошо, что на самом деле никакая на дворе не зима, а июль месяц, и пусть даже ночи здесь, в сопках, прохладные, замерзнуть невозможно. Почему же тогда ледяные пальцы, сдавившие сердце во сне, не отпускают свою хватку теперь, когда он уже проснулся?
