Утром он соскочил с платформы и пошел куда глаза глядят, прочь от железной дороги.
В бегах Сережка провел в тот раз целый месяц. Никакой карты у него не было, так что двигался туда, где всходило солнце — то есть на восток. Старался держаться подальше от людей, хотя совсем уж Робинзоном жить, конечно, не получалось. Лето было богато грибами и ягодами, но на одном подножном корму долго не протянешь. Приходилось подбираться к деревням, воровать кур да тырить с огородов картошку. Занятие рискованное, конечно — однажды хозяин пойманной курицы шмальнул в убегавшего Сережку из охотничьего ружья, хорошо, что промазал. Но у добытой с риском еды особый вкус, да и жить так было намного интереснее, чем в осточертевшем интернате. И припадков на воле с ним ни разу не случалось.
Пока к цыганам не попал.
Это произошло на окраине маленького городка, куда он забрел, соскучившись по хлебу. Оказалось, без хлеба гораздо сложнее, чем, например, без мяса. Курить Сережка так и не научился, поэтому от никотиновой зависимости был свободен, а вот горбушка черного иногда снилась по ночам.
План был простой: поклянчить немножко мелочи, купить буханку хлеба — а лучше две — и вернуться обратно в леса. Не вышло: городок временно оккупировал цыганский табор, и чумазые попрошайки терпеть конкуренцию не собирались. Цыганята обступили Сережку, быстро и по-деловому накидали по ушам и отвели к своим старшим.
— Сам мотаешься? — спросила его толстая цыганка с усами над верхней губой и бородавкой на щеке. Сережка молча кивнул. — Будешь мотаться с нами.
— Не хочу, — сказал Сережка и немедленно получил подзатыльник. Его мнение никого здесь не интересовало.
Мотаться с цыганами поначалу было даже прикольно. Сережка научился профессионально просить милостыню, играть на гармони, тырить кошельки у зазевавшихся граждан. Взрослый цыган Влад обещал показать ему фокус с тремя наперстками, но не успел. В июле у Сережки случился припадок — самый сильный за всю его недолгую жизнь.
Черт его дернул попробовать анашу. В интернате пацаны покуривали, а Сережку как-то никогда не тянуло. А тут новые друзья уговорили пару раз затянуться — классная травка, настоящая чуйка, мы такую даже не продаем, для себя бережем! Ну, он и поддался…
Сначала просто закружилась голова. Потом затошнило — да так сильно и резко, что Сережка даже вскочил, чтобы не проблеваться тут же, при цыганятах. Вскочил и почувствовал, как земля уходит из-под ног…
Обычно он не помнил, что происходило с ним во время приступов — просто выключался на какое-то время, а после словно просыпался от крепкого сна без сновидений. Сейчас же было по-другому. Его затягивало в темный тоннель, на стенах которого мелькали то распахнутые в беззвучном крике рты, то оскаленные морды с окровавленными клыками, то чьи-то безумные глаза. Некстати вспомнилась бабка и ее рассказы про преисподнюю. Внезапно Сережка пробил головой прозрачную, похожую на пленку, преграду, и тоннель исчез. Теперь он летел высоко-высоко в ослепительно синем небе, раскинув руки и ноги, как делают парашютисты при затяжном прыжке. Только парашютисты падали, а его кто-то невидимый будто держал на огромной ладони. И еще Сережка снова почувствовал взгляд — как тогда, на платформе товарняка. На этот раз наблюдатель находился совсем рядом. Сережка закрутил головой, но никого не увидел. Посмотрел вниз, на землю: под ним, быстро сменяя друг друга, проплывали квадраты полей, бесформенные темные кляксы поселков, тонкие синие вены рек. А там, куда он летел, вставали из-за горизонта покрытые темно-малахитовой шубой лесов горы.
В ушах свистел ветер. «Разобьюсь на фиг», — подумал Сережка, но страха не почувствовал: наверное, все-таки понимал, что видит глюки. Горы приблизились рывком, он скользнул прямо над их верхушками, как стриж над застрехой. Теперь внизу бугрились поросшие редколесьем сопки. В долинах пестрели россыпи желтых и белых юрт. Далеко на севере смутно виднелись очертания большого города. Но Сережка повернулся к нему спиной и устремился на юг.
Теперь он знал, что летит не просто так. У него была цель, и эта цель находилась там, на юге, среди похожих друг на друга сопок. Он снизился — точнее, невидимый диспетчер, направлявший его полет, повел его на посадку. Мелькнула внизу голубая тарелка горного озера. Над ним, на холме, Сережка заметил повалившуюся деревянную ограду, черные остовы сожженных домов. Под тонким, полупрозрачным слоем земли белели кости мертвецов. Это место смерти, понял Сережка, но снова не ощутил страха.
Он был уже совсем близко к цели, когда порыв ветра подхватил его и с размаху бросил на землю. Сережка вскрикнул от боли… и пришел в себя.
Он лежал на земле, спеленатый по рукам и ногам крепкими цыганскими веревками. Трое здоровых мужиков, среди которых был и обещавший научить его игре в наперстки Влад, хмуро переминались поодаль, потирая кто скулу, кто бок, кто колено. А друзья, угостившие Сережку анашой, испуганно жались к юбкам своих матерей, что было совсем непохоже на бесстрашных цыганских подростков. У одного из них заплыл глаз, другой тихонько поскуливал, баюкая на весу сломанную руку.
— Убить его надо, — сказал женский голос за его спиной. — Он безумный совсем, джурэ. В него демон вселился, я точно говорю, ромалэ.
— Мешок на голову и в реку, — поддержала вторая цыганка. — Он моему Славке чуть глаза не вырвал, зверюга!
Сережка даже вспотел от страха. Как всегда после припадка, на него накатило ощущение полной беспомощности, он чувствовал себя маленьким и слабым, как котенок. И еще он понимал, что цыгане не шутят — убьют и двинутся всем табором дальше.
— Стойте, женщины, — раздался скрипучий голос старого Бурти. Буртя был совсем древний, седой цыган. Дела его уже не интересовали, он вечно грелся на солнышке и посасывал свою трубку. — Убить дело нехитрое. А покажите вы его сначала Слепой Розе.
Цыганки возмущенно загалдели.
— Да ты совсем из ума выжил, Буртя! Из-за русского щенка Розу беспокоить? Да знаешь, куда она нас пошлет, глупый ты старик?
— Сами вы дуры, — с достоинством ответил Буртя. — Вы одержимых на своем веку много видали? А Роза видала. И мне доводилось. И знаю я, что не каждого одержимого можно в речку бросать, а то выйдет из него демон, и в кого-нибудь из вас войдет.
— Брешешь, Буртя, — возразила та цыганка, которая назвала Сережку джурой.
Но в голосе ее уже не было уверенности.
— А ты проверь, — усмехнулся старый цыган.
И вновь приник к своей трубке, показывая, что свое слово он сказал и спорить больше не намерен.
— Можно, конечно, и Розе показать, — поддержал старика Влад. — Я как раз к барону собирался, могу и парня с собой прихватить. Если кто-нибудь со мной еще поедет, — добавил он, покосившись на связанного Сережку.
Слепая Роза была мамой цыганского барона Адольфа. Ослепла она еще молодой от удара молнии, когда ехала на лошади через поле. От лошади остались одни обугленные кости, а на Розе — ни царапинки, ни ожога. Только глаза видеть перестали. Зато стала Роза предсказывать будущее и заглядывать в прошлое. Среди рома такое не редкость, не зря же все цыганки по руке да по картам гадают, но то ремесло, а у Розы был дар.
