Какое-то время я подумывал сделать из него отель, занявшись и этой отраслью бизнеса, но когда случилась вся эта история с моим внезапным отцовством, понял, что хочу привести сюда свою собственную семью.
И вот теперь он, полностью отреставрированный внешне и заново отстроенный внутри, ждал, когда я введу в его двери свою будущую жену.
— Что это? — моргнула растерянно Оксана, когда я припарковался у дома и мы вышли из машины.
Я с чувством гордости оглядел белоснежное каменное здание в стиле барокко. Не слишком пышное (чтобы не чувствовать себя здесь как во времена Российской империи), зато достаточно простое и уютное, чтобы чувствовать себя здесь как дома.
С лицевой стороны особняк имел посередине живописный полукруглый эркер — выступающую из фасада часть дома. Я специально попросил установить на эркере окна от пола до потолка, чтобы сделать комнаты более светлыми. Возможно, мы даже расположим на втором этаже столовую, если, конечно, Оксана этого захочет. Но лично мне очень нравилась идея завтракать по утрам на веранде с белоснежными перилами.
— Ты опять привел меня на какой-то прием? — поинтересовалась Оксана, так и не дождавшись ответа.
Я молча покачал головой. А потом просто подхватил ее на руки и, взбежав по лестнице к двери, быстро открыл замок своим ключом. И все также не выпуская Беляшкину из объятий, перенес ее через порог.
— Больше тебе не придется думать, как рассовать в узком пространстве квартиры все наши вещи, — сказал я, опуская ее на ноги. — Для этого у тебя теперь есть в распоряжении целый дом.
Оксана растерянно оглянулась по сторонам. Я с волнением ждал ее реакции.
— Если тебе что-то не нравится в декоре, мы можем переделать, — предложил я, когда молчание слишком затянулось.
Беляшкина прижала ко рту ладони и вдруг всхлипнула.
— Нет-нет, все прекрасно. И этот дом — наш?
— Наш, — подтвердил я, расплываясь в улыбке.
— Правда-правда? — уточнила она.
Я просто кивнул. А секунду спустя Оксана уже обнимала меня, бормоча на ухо:
— Но куда нам такой огромный дом?
— Поверь мне, он вовсе не будет казаться тебе таковым, когда ты родишь мне еще пару малышей. А лучше троих. Или даже четверых!
— Терлецкий, ты что, инкубатором меня сделать хочешь?! — я почувствовал, как Беляшкина игриво стукнула меня по груди кулачками. Именно кулачками — ее руки на фоне моих сейчас казались очень хрупкими.
— Я просто хочу большую семью, — ответил я, перехватывая ее ладони. — И обязательно — с тобой.
Она улыбнулась мне, а я, снова взглянув на наши переплетенные руки, сказал:
— И знаешь что еще? Нужно откормить тебя заново!
На лице Оксаны отразился такой ужас, что я, не выдержав, рассмеялся и шутливо пояснил:
— Порой я боюсь, что тебя у меня уведут! Этот твой Алик…
— Алик скоро женится, — улыбнулась Беляшкина. — А я люблю тебя.
- И я тебя люблю, — откликнулся я с чувством. — И мне не терпится показать, насколько.
— Ммм? — вопросительно выдала Оксана, и я, коснувшись поцелуем ее шеи, сказал:
— В доме только ты и я. Понимаешь, что это значит?
— Даже не представляю, — похлопала она глазами в ответ.
— Сейчас поймешь, — пообещал я, снова подхватывая ее на руки и взбегая по лестнице на второй этаж, к спальням.
Когда мы, довольные и пресыщенные друг другом, вернулись в квартиру, оказалось, что бабуля тоже времени даром не теряла.
Она и Иван Георгиевич, взявшись за руки, точно первоклашки, сидели рядом на диване. А при нашем с Оксаной появлении вскочили на ноги, точно застигнутые за чем-то неприличным.
— Иван Георгиевич, — я приветственно пожал руку дедушке Вовы и мы с Беляшкиной, переглянувшись, вопросительно уставились на покрасневшую парочку.
— Оксаночка, не знаю, как и сказать… — начала было бабуля, но Иван Георгиевич, галантно поднеся ее руку к губам, сказал:
— Наденька, я сам.
Я наблюдал, как он, отставной военный, смущенно приглаживает ладонью свою седую, но все еще пышную шевелюру. Стоило признать, никогда еще я не видел Ивана Георгиевича столь взволнованным. Впрочем, я и женщин с ним рядом не мог припомнить с тех пор, как не стало Вовиной бабушки. А прошло с тех пор уже весьма немало лет. И сам Вовчик был уверен, что его дед до конца жизни останется одиноким волком. И вот, надо же! Шолохов-старший стоит передо мной и пытается подобрать слова для того, чего мы все давно уже ожидали. Удивительно все же, как способны меняться люди и их планы после того, как они встречают подходящего человека!
— Я, в общем, Оксана, вашу бабушку люблю, — признался, откашлявшись, Иван Георгиевич. — И хочу с ней провести остаток жизни.
Теперь его твердый взгляд перешел на меня. Я удивленно приподнял брови, а потом сообразил. Очевидно, согласно уставу, я, как мужчина в этом доме, должен был дать свое согласие на данное мероприятие.
— Дима, я прошу руки Наденьки, — произнес торжественно Иван Георгиевич, подтверждая мои мысли.
Я поджал губы, в попытке сдержать улыбку и со всей серьезностью ответил:
— Отдаю. И все остальное можете забирать тоже, не только руку, — не удержался все же я.
Оксана тут же ткнула меня локтем в бок. Нахмурившись, я добавил:
— Но только при условии, что сама Надежда Петровна не против.
Кинув взгляд на бабулю, я понял, что уж она-то точно весьма за! Ну еще бы! Такое счастье привалило — будет теперь кого кормить до отвала! А уж у Ивана Георгиевича с аппетитом все явно было в порядке. Во всех смыслах.
— И почему это ты никогда не целовал мне руку? — спросила Оксана, когда мы оказались в своей комнате, оставив новоиспеченных жениха и невесту наедине.
Я взметнул брови и с многозначительной усмешкой сказал:
— Зато я целовал тебе кое-что поинтереснее.
Беляшкина мигом покраснела, а я, склонившись к ней, добавил:
— И знаешь что? Я, кажется, все еще голоден.
И прежде, чем Оксана успела что-нибудь сказать, накрыл ее губы поцелуем и опрокинул на спину. Чтобы показать в очередной раз, что этот бесконечный голод может утолить только она. Сейчас и (я в это верил) — навсегда.
