– Зачем? – всхлипнула Божена в ответ. – Это так тяжело для меня…
– Но я должна знать правду. Итак, твой ребенок – не от моего сына, верно?
– Да, – снова жалобно простонало Вымя.
– И Глеб, как я понимаю, с тобой не спал…
– Я хотела… сделать все, как мы с вами раньше планировали… но оказалось, что пьяным он ни на что не способен!
Рядом возмущенно пошевелился сам Глеб. Я могла лишь гадать, что именно так его задело – ложь Божены, совместные планы этих двоих или то, что его обозвали немощным?..
Римма Феликсовна поцокала языком и продолжила свой допрос, будто была опытным следователем…
– Ты говорила, над тобой надругались…
– Не хочу даже вспоминать об этом! – драматично перебила Божена.
Голос свекрови внезапно стал жестче, в нем проступили металлические ноты, которых я прежде у нее даже и не слышала…
– А знаешь, что думаю я? Ты забеременела от того самого мужика, с которым вы снимали эти свои развратные видео. Он тебя бросил и ты попыталась затащить в постель моего сына, чтобы повесить этого ребенка на него…
– Да как вы смеете!
Вновь жалобно взвизгнула оттоманка: Божена резво вскочила на ноги.
– Я смею все, – холодно заметила свекровь. – Как мать своего сына, которого ты пыталась оболгать и рассорить с его семьей…
– Что вы себе позволяете! – продолжала верещать Божена. – Я приличная девушка!
– Приличные девушки не снимают неприличные видео, – с презрением заметила Римма Феликсовна. – Тебе ничего не светит, Божена, так что лучше признай, что я права…
– Да! – раздался резкий, полный злости и ненависти голос, в котором с трудом узнавалась неземная фея Божена. – Да, все так и было! Ненавижу тебя, старая карга, ненавижу!
Римма Феликсовна ничего не ответила, но, судя по последующей возне, она снова погнала Божену сумкой или что там ей попало под руку, как пастух – паршивую овцу.
Когда их шаги удалились куда-то в глубину квартиры, Глеб внезапно выдохнул:
– Да уж… после такого не грех и выпить.
Раздался звон, хлопок пробки и до меня снова донесся тот самый запах, что беспокоил меня раньше, только теперь куда более насыщенный и четкий…
– Будешь? – предложил муж, предварительно отхлебнув сам. – У мамы всегда был отличный вкус на херес.
Так вот что это было!
Я молча протянула руку за бутылкой и наши пальцы встретились: показалось, что меня словно током прострелило насквозь от этого мимолетного касания…
Пытаясь это скрыть, я поспешно отвернулась и сделала торопливый глоток.
Тело Глеба вдруг оказалось еще ближе, еще интимнее прижалось ко мне, хотя казалось, что после времени, проведенного в этом шкафу нос к носу, это уже и невозможно…
– Оль… – шепнул он мне на ухо и я едва не застонала вслух от того, сколько всего будило во мне это единственное слово – мое имя, а точнее – то, как он его произносил…
Как молитву. Как тантру. Как откровение…
– Что? – ответила и не узнала в этом испуганном писке собственного голоса.
А я ведь действительно боялась. Того, что он сделает дальше. Но еще больше – того, что он не сделает ничего…
Сильные руки резко развернули меня, и я оказалась лицом к лицу с Глебом. Его дыхание касалось моих губ, щекотало нервные окончания, поджигало кровь…
– Прости, – только и сказал он.
В душе шевельнулось разочарование, но тут же исчезло, растворилось в следующее же мгновение, когда Глеб начал целовать меня так, что я забыла, как дышать. Так, как не целовал уже много лет. Так, что я сама невольно прижалась к нему еще теснее, жадно выбирая в себя каждое касание, каждую ласку…
Его губы отпустили мои, перекинулись жадным вихрем на шею. Руки шарили по телу, разжигая внутри неконтролируемый, сносящий все на своем пути, пожар…
– Ох, – только и смогла выдохнуть беспомощно и тут же его губы снова накрыли мои, язык ворвался в рот – властно, по-хозяйски…
Но вдруг…
Дверцы шкафа резко распахнулись, обрушив на нас дневной свет. А вместе с ним и умиленный вздох свекрови:
– Ну какая же прелесть!
Какая прелесть? Какая прелесть?!
Она это серьезно?
– Никаких прелестей! – хрипло отрезала я и, отпихнув от себя мужа, вылезла из шкафа.
Херес у Риммы Феликсовны, надо сказать, был весьма забористый. Я оправила одежду, огляделась и, не найдя Божены в поле зрения, подвела резюме:
– Спасибо большое за это показательное выступление, Римма Феликсовна. Мне в целом, все ясно. Но неужели вы думали, – это я произнесла, отступив на несколько шагов и обозревая теперь и Ланского, и свекровь, – что я после признаний Божены побегу в суд и заберу заявление?
– Ты подала заявление?
В голосе Глеба звучала неподдельная тревога.
– Да, подала. Как я и говорила, дело ведь не только в Вымени.
Вздохнув, я прикрыла глаза и сжала переносицу пальцами. Нужно было собраться с мыслями, которые разбегались от двух факторов – хереса и поцелуев Ланского.
– Дело не только в Вымени, – повторила я. – Твои унижения, Глеб, я до сих пор не забыла. И вряд ли когда-нибудь это случится. И вы, Римма Феликсовна… Конечно, спасибо вам за прыть, с которой вы бросились латать то, что сами и порушили, но я ведь не марионетка. Я не кукла, которая играет отведенную ей роль в выдуманном кем-то спектакле. Я – живой человек. Со своими чувствами, со своими эмоциями. Со своими обидами, в конце концов!
– Оленька… прости меня, дуру старую… прости. Я не знаю, что мне еще сделать, чтобы ты простила… Не меня! Нет. Хотя, моя вина во всем предопределяющая. Глеба. Он очень тебя любит. Я это вижу.
– Это не мешало ему гулять по ресторанам с другой женщиной. – Я взмахнула руками и закончила: – И зачем я повторяю это в сто пятидесятый раз? Все ведь уже обговорено не единожды.
Отвернувшись, я направилась к выходу из квартиры. В голове роились самые полярные мысли из всех возможных. Мне нужно было остаться наедине с самой собой и вообще пока не думать о том, что произошло. Так у меня были шансы не пойти за зовом сердца и не вернуться туда, с чего мы и начали, когда Ланской заявил об измене.
– Спасибо, Римма Феликсовна, что вы все это организовали, но, пожалуй, я пойду.
Из квартиры свекрови я буквально бежала. Слава всем святым, ни она, ни Глеб меня не остановили.
Я мчалась к сыну, домой. Потому что только там могла выдохнуть с облегчением и отключить то ли голову, то ли сердце.
* * *
– Девушка, не спорьте со мной. Никакой у вас не пятидесятый. Я бы даже присмотрела какие-то большемерки из сорок шестого. А так – стопроцентный сорок восьмой.
