Он был вынужден признать: он сломался. И кто бы мог подумать, что решительный, последний удар нанесет ему его же собственная мать?
Та, что утверждала, что только ради него одного жила. Та, что посвятила ему жизнь и каждый ее день. Та, что не уставала напоминать, скольким ради него пожертвовала…
И что в итоге? Теперь у нее была своя собственная, как она выразилась, жизнь. А он остался где-то на обочине: всеми брошенный, забытый, потерянный и потерявший…
Потерявший жену, которую не просто любил – с которой буквально сросся всеми жилами и костями. Потерявший сына – или, по крайней мере, возможность быть с ним изо дня в день, как раньше. Потерявший маму, чья любовь казалась ему всегда незыблемой… абсолютной константой. И что бы ни случалось в жизни, он всегда знал, что она его примет, поймет, пожалеет…
Но у «всегда» тоже оказался свой срок. И своя цена – какой-то левый мужик! Как могла она непонятно из-за кого предать его, предать память об отце?
Он совсем не помнил папу. Зато помнил, насколько свято всегда было для матери его имя. Помнил все рассказы мамы о нем, даже самые мелкие их детали, и потому скучал по нему так же сильно, как если бы все эти воспоминания были его собственными…
И вот теперь – один… Совсем один. Непонимающий, куда идти и что делать…
Конечно, можно было поехать к Оле. Но после потрясения, вызванного поступком матери, он чувствовал – ему просто не выдержать, если жена будет с ним холодна. Если она не найдет или не захочет найти на него ни времени, ни сил. Его тянуло к ней, как железо тянется к магниту, но пугало то, что от этой, новой Оли, он уже больше не знал, чего ожидать…
И потому Глеб сделал то единственное, на что был сейчас вообще способен…
Он направился прямиком в бар.
* * *
Неоновые огни одной из центральных улиц, на которой сосредоточились все злачные заведения города, ударили по глазам, заставив невольно прищуриться. На миг накатило отвращение к себе самому: что он делал здесь, почему опустился до подобного? Но желание, нет, даже больше – потребность забыться хотя бы на этот вечер, повлекла его вперед, затащила в шумную толпу, которая мгновенно его поглотила, словно алчущий свежей крови, голодный зверь…
Он охотно терялся в сонме диких звуков: громкой музыки, чужих голосов, звона бокалов… Он переходил из бара в бар, словно вознамерился испробовать весь алкоголь в округе, снова терялся среди чужих разговоров и эмоций, будучи при этом сам – отвратительно пуст…
Он уже собирался в очередной раз сняться с места и занырнуть в следующее заведение, когда знакомый голос заставил его остановиться, обернуться…
– Глеб? Что ты здесь делаешь? – удивилась Божена его присутствию так, словно сама не стояла сейчас посреди шумного бара, занимаясь тем же, что и он…
В уже поплывшей голове прозвучал тревожный сигнал, но совсем тихо, словно сквозь слои ваты, и до разума попросту не дошел. Глеб окинул глазами женщину, от которой так старательно пытался избавиться, и понял, что в этот момент неожиданно рад ее присутствию.
Сейчас, когда все его бросили, когда привычная жизнь и все, во что он верил, буквально рушились на глазах, Божена показалась ему островком спокойствия в этом сошедшем с ума мире.
Она была… обычной. Смотрела на него так же, как всегда: с нескрываемым интересом, почти обожанием. И это было сейчас настоящим елеем, исцелением для его душевных ран…
Он жестом пригласил ее за стойку, заказал коктейль для нее и крепкую добавку – для себя. И только тогда ответил:
– Делаю то же, что, полагаю, и ты. Отдыхаю.
Она окинула его мягким, каким-то даже сочувствующим взглядом, и его буквально потянуло к этому нечаянному теплу, к этой крохе небезразличия…
Он придвинулся к ней ближе, не в состоянии противиться ее доброте, как голодный нищий – куску хлеба…
– Не ожидал увидеть тебя в подобном месте, – заметил, делая жадный глоток из своего бокала.
Желудок обожгло приятной болью, а с ней вместе усилилось и чувство обманчивой симпатии к женщине напротив…
– Не подумай, я за тобой не следила! – тут же выпалила Божена в ответ.
Ее слова его насмешили. Он громко фыркнул, а следом – захохотал, не стесняясь, во всю глотку…
– А если бы даже и следила, то что такого? – пожал он плечами.
Ее глаза вдруг загорелись: ему польстила мысль, что причина этого – он. Но следующая ее фраза заметно его охладила.
– Глеб, ты не думаешь, что тебе уже достаточно? – спросила она озабоченно и он тут же отрицательно, даже яростно, замотал головой.
– Неееет, я только начал!
Ее наманикюренные коготки задумчиво постучали по гладкой стеклянной стойке.
– А может, продолжим в другом месте? – вдруг предложила Божена.
Он был не против. Какая разница, где заниматься убийством собственного разума?..
Но разница, как выяснилось, была…
Это он понял на следующее утро.
Когда проснулся в незнакомой квартире, чужой постели…
И, к своему ужасу, конечно, не один.
– Как же ты меня… умотаааал,– простонала Божена, которая, очевидно, ждала его пробуждения.
Подперев рукой голову, лежала на боку, при этом кокетливо приспустила с плеча пеньюар, который больше открывал, чем прятал.
Ланского затошнило. К горлу подкатил спазм, и совсем не горячительные напитки, принятые накануне, были тому виной. Захотелось встретиться с белым другом прямо сейчас, потому что было тошно от самого себя.
– Надеюсь, умотал тем, что тебе пришлось тащить до своей квартиры мое полумертвое тело?
Слова царапали глотку, а голова готова была разорваться от боли. Однако Глеб стоически сел на постели и, найдя взглядом диван, на который его собутыльница вполне могла сгрузить его вчера (хотя, эта картина никак не вязалась с хрупкой фигуркой Божены), поморщился. Тот был не расстелен. Хотя, смысла игнорировать тот факт, что очнулся он в кровати не с женой, а с чужой женщиной, не было никакого, Ланской все равно цеплялся хотя бы за крохотную надежду на то, что у них с Боженой ничего не произошло.
– Ну, это глупости, – махнула она рукой. – Таксист помог.
Вспорхнув с постели и не забыв при этом придержать полы халатика так, чтобы Глебу было как можно дольше видны ее обнаженные бедра, Божена потянулась всем телом и пожурила Ланского:
– Во время того, как мы вчера с тобой… ну, понимаешь, о чем я… ты называл меня Олей. Пару раз. Но я тебя за это прощаю.
Она вышла из спальни, сказав что-то про завтрак, а Ланской упал обратно на подушку и простонал. Он не помнил ничего из того, что предшествовало этому утру. Более-менее четкая картинка перестала существовать в памяти ровно с того момента, когда Глеб решил, что они переместятся в другой бар. На этом все. Как они добирались не до бара, а до дома Божены, а уж тем более, что вытворяли в постели после – превратилось даже не в размытое нечто, а в пустоту.
