– Рудольф Валерианович Барский. Ты, должно быть, меня не помнишь.
Ланской нахмурился – имя было знакомым. Кажется, мама работала с этим самым Рудольфом… несколько лет назад. Но какого черта сейчас этот Барский делал рядом с Риммой Феликсовной?
– Припоминаю, – кивнул Глеб, после чего вновь обратился к матери: – Почему ты не сказала, что тебя выписывают?
– Я не хотела отвлекать тебя от дел, – пожав плечами, ответила она.
Ланской прошел вглубь кухни. Пустырником или чем похуже не пахло. Римма и Рудольф баловались исключительно чаем, да и то травяным.
– Пожалуй, я пойду, – сказал Рудольф, и Ланской, повернувшись к нему, дал понять, что целиком и полностью поддерживает это решение.
– Но как же альбомы, Рудик? – не без грусти в голосе спросила мама.
Она вообще была какой-то странной и непривычной. Притихшей и… уязвимой, что ли.
– В другой раз, дорогая, – с улыбкой ответил Рудольф и, поцеловав руку Риммы Феликсовны, вышел из кухни.
Мать Глеба тут же направилась за ним. Пока они прощались в прихожей, Ланской заложил руки в карманы брюк и принялся смотреть за окно. Все это было… странным. Нет, он вовсе не был против того, чтобы его мама общалась с кем бы то ни было. Просто ему ведь с детства внушалось, что для нее отец Глеба был всем. А когда его не стало – этим самым «всем» стал сам Ланской.
– Тебе стоило позвонить, – повторила Римма, вернувшись через пять минут.
И Глеб, не успев подумать о том, что спрашивает, вдруг выдал:
– А как же отец, мама?
Вопрос, хоть и заданный скорее растерянным, нежели резким тоном, прозвучал для нее хлестко, как пощечина, заставив вздрогнуть.
Этот же самый вопрос она сама себе задавала годами. Каждый раз, когда кто-то из мужчин оказывал ей знаки внимания. Каждый раз, когда ей делали комплимент, даже самый обыденный и скромный. Каждый раз, как кто-то пытался за ней ухаживать…
«А как же Андрей?» – спрашивала она сама себя и от чувства стыда хотелось провалиться сквозь землю, перестать существовать… Все казалось: даже простым взглядом на другого мужчину она предает мужа. Предает все, что их связывало. Предает то, что было для нее свято…
Но сейчас впервые… впервые за эти тридцать с лишним лет никакого стыда не было. Как не было и угрызений совести.
Римма попыталась воскресить в голове образ мужа: таким, каким она его помнила. Таким, каким он отпечатался в ее сознании после всех этих лет, когда все, что ей оставалось – это перебирать старые фото, впитывать в себя безмолвные картинки, потому что так страшно было однажды забыть… Забыть и не вспомнить, как он выглядел. Как говорил. Как звучал его голос…
И вот теперь впервые лицо Андрея расплывалось перед ней, словно написанные чернилами строки под воздействием пролитой на них воды. Она не могла вспомнить ни его глаз, ни его улыбки, ни его голоса…
Всего того, что годами составляло смысл ее существования наравне с Глебом.
И нет, ей не было за это стыдно. Впервые за много лет она хотела жить. Хотела так отчаянно, что с глубины души поднялась гневная волна протеста: как смеет сын упрекать ее? Как может напоминать об отце так, словно она совершила преступление?
Захотелось по привычке схватиться за сердце, издать несколько жалостливых охов, чтобы Глеб снова забегал вокруг нее, засуетился, забыв о своих словах…
Но что-то помешало ей так поступить. Что-то заставило сойти с привычного пути и честно отстаивать то, на что считала себя вправе…
– Отца давно нет, – сухо заметила она в ответ. – А я есть. И я хочу жить…
Глеб неверяще качнул головой, словно даже слышать не хотел то, что она ему говорила.
– Но столько лет… ты говорила…
Действительно, говорила. Она годами ему внушала, что никто ей больше не нужен, что живет только ради одного лишь Глеба…
Но все это было до того, как он сам пожелал вырваться из-под ее крыла, которым она из последних сил его к себе прижимала. Так почему же Римма теперь не имела права заняться и своей жизнью тоже?
– Ты же хотел жить самостоятельно, – заметила строго. – Так живи. Я больше не вмешиваюсь. Не докучаю тебе звонками, не лезу с советами. Разве не этого ты хотел?
Сын заметно растерялся. Словно вдруг потерял опору. Словно земля ушла из-под его ног…
В первый момент захотелось протянуть к нему руку, сказать, что она, его мама, всегда ему поможет. Всегда подскажет, как лучше. Но он уже был взрослым. И, как показали последние несколько дней, они вполне могли прожить и отдельно друг от друга. И если раньше ей казалось, что без Глеба она умрет… то теперь, когда действительно побывала у порога смерти, Римма многое переоценила и поняла.
– Я ничего не понимаю… – пробормотал в итоге растерянно Глеб.
Она отвернулась, спокойно поставила на плиту чайник. Все же она еще оставалась его мамой и не могла позволить ребенку уйти от нее голодным.
– Что тут непонятного? – пожала Римма плечами. – Я наконец живу своей собственной жизнью и не лезу в твою.
– Так у тебя с этим… Рудольфом все серьезно?
Римма фыркнула себе под нос. В ее-то возрасте такие выражения казались просто нелепыми, но Глеб выглядел очень сурово, когда задавал этот вопрос.
– Мне уже за шестьдесят, если ты забыл, – ответила она после паузы. – Какая разница, серьезно это или нет, если завтра может и не настать? Зато сегодня мне было хорошо.
– Хорошо, значит… – процедил Глеб с какой-то горечью, словно она его в чем-то обманула или подвела…
Впрочем, наверно для него все так и выглядело. Она сама приучила его к тому, что важнее него нет для нее никого в целом свете. Но Глебу придется с этим свыкнуться, как и ей – с тем, что он когда-то выбрал жену, не советуясь с ней и наплевав на ее мнение…
– Ты голодный? – спросила она сына. – Я сейчас чаю тебе сделаю с бутербродами. Но если хочешь, то могу и пельменей сварить…
Глеб резко поднялся на ноги, едва не перевернув при этом стол.
– Не надо ничего, – едва не выплюнул в ответ. – Раз я тут лишний, то лучше пойду.
Он принялся поспешно обуваться и сердце ее в этот момент заныло: она расстроила своего мальчика. Но ведь правда была в том, что он уже и не мальчик вовсе, а мужчина. И ему тоже предстояло многое осознать.
– Ты не лишний, – горячо проговорила в ответ, нагнав его в прихожей. – Но, наверно, лучше и в самом деле иди. К жене и сыну.
Глеб резко развернулся к ней, уставился с осуждением…
– Так значит, теперь ты сама меня к Оле толкаешь, чтобы со своим хахалем встречаться?
– Встречаться с ним я буду в любом случае, – спокойно ответила Римма. – А вот Оля тебя вечно ждать не будет. Она ведь, как выяснилось, пользуется спросом…
