Она так и не устроила свою личную жизнь, не желая травмировать Глеба присутствием в доме постороннего человека. Не желая предавать мужа и все, что их связывало. Даже теперь, пусть только в ее памяти…
И все, чего она хотела – это чтобы Глеб был счастлив. И Римма была полностью убеждена, что человеком, который способен дать ее сыну все лучшее, была вовсе не Оля.
Оля… она другая. Она не как Римма, она не смогла бы раствориться в Глебе и посвятить ему всю свою жизнь. А ее сын заслуживал полной отдачи – она ведь столько в него вложила…
И хотела, чтобы с ним рядом была та, что сумеет это оценить.
Датчики тревожно запикали что-то на своем, медицинском, и в палату мгновенно ворвалась медсестра.
– Что случилось? – поинтересовалась она, тревожно глядя на показатели. – Вам нельзя нервничать…
Нельзя нервничать… как Римме было объяснить ей, что ее сердце, еще живое и бьющееся, было безнадежно при этом мертво?.. Убито жестокостью того, кому посвятила свою жизнь…
– Мой сын… – пробормотала без особой надежды, сама не веря в то, что Глеб может быть рядом.
– В коридоре, – откликнулась медсестра и Римме показалось, что мир вновь обрел краски…
Видя надежду на ее лице, женщина нахмурилась и словно бы неохотно проворчала:
– Вообще-то визиты к вам запрещены, но если ненадолго…
На глазах снова выступили слезы. Ей хватит и взгляда, и словечка… лишь бы просто знать, что сын не бросил ее. Что больше не злится… не ненавидит.
Он вошел в палату: высокий, красивый и… безумно усталый. Материнское сердце сжалось от осознания, что Глеб провел здесь всю ночь. Наверно, не то, что не спал, а даже и не поужинал сегодня…
Он медленно пересек палату, взял ее руку в свою…
– Мама…
Одно это слово – и в нее словно влили новые силы, вернули смысл дышать…
– Прости меня, мама… я не хотел.
Она слабо сжала его подрагивающие пальцы, только теперь заметив страдание, застывшее на его лице, исказившее красивые черты…
– Я знаю… знаю.
Сколь многое она готова была вытерпеть, сколь многое простить за одно лишь это «мама»…
– Что-то не так? – поинтересовалась, заметив, что сын, казалось, был рядом, но вместе с тем – словно бы и не здесь вовсе.
Он поморщился, покачал головой, словно не был уверен, что стоит заводить об этом речь. Но в итоге все же спросил:
– Ты звонила Божене, мама?..
– Когда? – не поняла вопроса Римма.
– После того, как… после всего этого. Она приезжала сюда, но я ее не звал.
Римма невольно улыбнулась: о ней не забыли, о ней волновались…
– Не звонила. Но ты просто подумай, какая она хорошая девочка! Не то, что Оля…
Она допустила ошибку: Римма поняла это в тот момент, когда лицо сына обострилось, сделалось жестче и неприступнее…
– Оля тоже приезжала, мама…
– Вот как…
Глеб резко отвернулся, словно желая скрыть от нее свои эмоции, фальшиво-ровным тоном признался:
– Они пересеклись… здесь. И Оля ушла.
Он снова повернул к ней свое лицо, уже не в силах скрывать эмоций, казаться сильным…
– Я не знаю, как мне вернуть ее… мама.
Он сказал это так обреченно, так отчаянно, так беспомощно… Сердце Риммы дрогнуло: она впервые в этот момент усомнилась в том, что все делала правильно…
Ее мальчик был несчастен. И эта женщина всему виной…
Или все же виновата была не только Оля?..
– Ты можешь найти куда лучше, чем она… – попыталась она вразумить сына.
И тут же поняла, что Глеб непреклонен.
– Зачем мне искать кого-то? Я ее люблю… я без нее… словно и не я вовсе. Она лучшее, что было в моей жизни, а я…
Он резко замолчал, словно только теперь осознав, кому говорит все это. Но внутри Риммы уже все страдало и болело: она чувствовала, что буквально на глазах теряет сына…
– Тебе отдыхать надо, – резко сменил он тему, отпуская ее руку. – Я пойду, а ты спи…
– Езжай домой, – откликнулась она устало. – Выспись хорошенько.
– Но…
– Езжай.
С тех пор, как Глеб женился на Оле, Римме стало казаться, что ей остается все меньше места в его жизни. Отсюда и были все эти капли, все приступы… от желания внимания к себе. От страха остаться одной, быть забытой…
Но сейчас, выбирая между своими потребностями и потребностями сына, Римма поняла: нужно его отпустить. Пока – просто домой, а потом…
А что потом – она и сама не знала.
* * *
– Дима? Какой… приятный сюрприз… – выдохнула, когда совершенно случайно встретилась со своим новым знакомым в бакалейном отделе супермаркета.
– Я тоже очень рад тебя видеть. – Он улыбнулся и, бросив в тележку упаковку спагетти, кивнул на мои покупки: – Тоже паста со сливками и лососем?
Я тихо рассмеялась, обозревая идентичный набор, который собирался приобрести Дима.
– Похоже, что у нас просто совпадение века. Или… – Я прищурилась, делая вид, что заподозрила неладное: – Или ты за мной следишь?
Дима поднял руки, словно сдавался:
– Каюсь, каюсь! Ты уже на кассу?
Я кивнула, положив в свою тележку недостающий ингредиент в виде макарон-бантиков. В прошлые годы делала пасту вовсе не из них, но наличие маленького сына диктовало свои правила.
– На кассу. И так потратила на магазин полдня.
Перебрасываясь ничего не значащими фразами, мы добрались до кассовой ленты и, оплатив покупки, покинули супермаркет.
Я была сама не своя второй день. Переживала за Римму Феликсовну, точнее, за Глеба, для которого происшествие с его мамой стало едва ли не ударом. Но он не звонил, а я сама после того, что случилось в больничном коридоре, пока набирать его номер не спешила.
– Может, выпьем кофе? – спросил Дима, когда мы добрались до небольшого, но уютного местечка, расположенного почти у самого выхода торгового центра.
Я замялась, сомневаясь в том, что стоит распивать что бы то ни было с едва знакомым мужчиной. С другой стороны, ничего двусмысленного в предложении Димы не было. А к женщинам, которые считают, что выпить кофе с приятелем противоположного пола – это едва ли не приравнивание к званию «шлюха», я не относилась.
К тому же, Дима во время ужина, на котором мы столкнулись с Боженой и Глебом, повел себя очень уважительно по отношению ко мне.
– Минут двадцать у меня есть, – кивнула в ответ. – А потом побегу домой к сыну. Он очень ждет свои любимые макарошки, – тут же очертила границы.
