Ее рот, уже приоткрытый в готовности ответить, стремительно захлопнулся обратно.
Я устало вздохнула:
– Вы теряете время, Божена. Не я тот кукловод, который дергает Глеба за ниточки.
Не надеясь, что она поймет смысл этих слов, я развернулась и просто пошла прочь. Хотелось скрыться подальше, запереться снова дома, где никто не видел бы моих лишних килограммов, но это было бы слишком просто и малодушно.
Одернув себя, я решительно направилась к велотренажеру. Никто не нарушит моих планов, никакие Божены и прочие феи силиконовых островов.
Больше никогда.
– Тео! Мой мальчик, как же я соскучилась!
Я закатила глаза и едва сдержалась, чтобы не выругаться. Ко мне с сыном, гуляющим на детской площадке, спешила… Римма Феликсовна. Вернее, сказать, только к Тео, который как раз увлеченно карабкался вверх по лесенке.
– Теодор! Мой король! – воскликнула свекровь, с неожиданной для нее прытью подлетая к внуку и снимая его на землю.
Сын нахмурился, но, вроде как, капризничать по поводу такого обращения не стал.
– Ты с ума сошла? Он же может разбиться! – безо всякого приветствия зашипела на меня Римма Феликсовна, подхватывая Тео и прижимая его к себе.
Я, еще не отошедшая от «моего короля» (а при мне обычно Римма Феликсовна таких эпитетов в сторону внука не выдавала), воззрилась на свекровь с непониманием.
– Разбиться?
Окинув взглядом небольшой игровой комплекс, предназначенный как раз для таких малышей, как Теодор, я неожиданно разозлилась. Эта женщина, похоже, вообще не имела представления о разумности. И это могло как угодно сказываться на Глебе, но только не на моем сыне.
Забрав у нее Тео, я опустила его на землю и велела:
– Иди, мой хороший, слепишь маме куличик?
Он кивнул и утопал в указанном направлении, а Римма Феликсовна злобно посмотрела на меня.
– Ты его испортишь. Если он станет слушаться только тебя, то это конец!
– Да? То есть, на Глебе можно поставить крест? – вскинула я брови.
– Причем тут Глеб? – передернула свекровь плечами.
Хотела сказать что-то еще, открыла рот, но тут же его захлопнула.
– Я приехала сказать, что хочу съездить в санаторий на неделю. И Теодора забираю с собой, – наконец, выдала она после небольшой паузы.
Злость внутри стала набирать обороты. Римма Феликсовна говорила об этой поездке как о деле решенном, так что моего мнения, похоже, никто и не спрашивал. Только теперь все было иначе. Мне было плевать, что там себе думала, или не думала свекровь.
– Исключено, – отрезала я. – У нас с сыном свои планы.
– Будешь знакомить его с очередным своим мужиком? – фыркнула Римма Феликсовна. – Или, может, сразу с двумя? А что? Сейчас это модно.
– А вы, я смотрю, идете в ногу со временем.
Я рассмеялась, а на лице свекрови появилось брезгливое выражение. Словно она смотрела сейчас на мерзкое насекомое.
– Еще модно находить себе кого-нибудь помоложе. Лет на сорок. Мне это не грозит, а вот вы вполне можете отыскать на старости лет пару тридцатилетних мачо. В санатории с ними будет гораздо интереснее, чем с Федей.
Наверно, если бы я выловила окуня размером в сто килограммов, он бы хлопал ртом не так активно, как сейчас это делала Римма Феликсовна.
– Я все время говорила Глебу, что ты ему не ровня! – наконец, нашла она силы на вдох. – Невоспитанная хамка! Вот, кто ты. Я это окончательно поняла после той ссоры…
Она запнулась, я же нахмурила брови. Бросаться расспрашивать Римму Феликсовну о том, что за ссору она имеет в виду, естественно, не стала. Но и новости о том, что свекровь не только помнит какие-то наши недомолвки, но еще и считает их веской причиной сейчас мне высказывать весь тот ушат дерьма, который принесла с собой, стали неожиданными.
– Что ж вы грудью-то своей или Божениной не бросились Глебушку защищать, когда он на мне решил жениться? – хмыкнула я, мысленно готовясь забрать Тео и идти домой.
– А его тогда невозможно было остановить, – с какой-то злой горечью выдохнула Римма. – Я ее люблю и точка.
Теперь уже стало горько еще и мне. Отголоски сожаления о потерянной любви полоснули по израненному сердцу. Но нужно было повторять себе раз за разом, что все в прошлом. И теперь у меня совсем другая жизнь. Без Глеба.
– Того и гляди, я бы тогда потеряла сына, а мы друг без друга с ним не можем.
После всего, что мне успела наговорить свекровь, самое последнее чувство, которое стоило испытывать по отношению к ней – жалость. Но мне стало ее жаль. Это была глубоко несчастная женщина, единственным интересом которой стало управление чужой жизнью.
– Зато теперь Глеб в полном вашем распоряжении. Вот его в санаторий и свозите.
Я скрыла улыбку и уже направилась к сыну. Встреча с его бабушкой подошла к концу.
– Мы заберем Теодора в любом случае! – раздался окрик Риммы Феликсовны, донесшийся до меня. – Глеб уже связался с человеком, который поможет ему отсудить ребенка! У него множество связей!
Я застыла на месте от ужаса. Ланской собирался задействовать знакомства для того, чтобы отобрать у меня ребенка? Неужели я жила с настолько бездушным чудовищем все эти годы? Монстром, способным лишить своего собственного ребенка матери? И наоборот.
– Спасибо, что предупредили, – найдя в себе силы, повернулась я к свекрови. – Теперь буду во всеоружии.
На лице Риммы Феликсовны отразилась растерянность. Видимо, она сообразила, что сказала лишнее. Я же быстро собрала формочки сына в пакет и, забрав Тео, помчалась с ним в сторону дома подальше от этой ужасной женщины.
* * *
Ключ с шумом повернулся в замке и он устало шагнул в темную прихожую.
Прислонился спиной к двери, бессильно выдохнул. День выдался сумасшедшим: казалось, что все кругом сговорились против него. На работе – сплошные проблемы, слетевшие сделки, бестолковые сотрудники, которые не могут разрешить ничего самостоятельно… А дома… а дома у него теперь и вовсе не было.
Он машинально втянул в себя воздух, будто надеясь, что уловит аппетитные запахи еды, которые встречали его каждый вечер: Оля всегда готовила к его приходу ужин, умея удивить и чем-то новым, и побаловать любимыми блюдами…
По груди расползлось чувство чудовищной пустоты. Он глубоко вдохнул, пытаясь заполнить этот вакуум хоть чем-то, пусть даже таким же пустым воздухом, и в этот момент нос уловил запах, от которого его мгновенно затошнило.
Опять?..
Он любил мать. Ценил все, что она ему дала и все, что для него сделала. Но в последнее время ее приступы стали настолько частыми, что на ум все чаще приходили крамольные мысли: сколько правды было в ее жалобах на здоровье? А сколько… желания обратить на себя внимание?
