Меркулов намек понял правильно: записки Фитина к Сталину не попали. А когда война все-таки началась в один из предсказанных разведкой дней, поплатился за это креслом наркома — Хозяин приказал объединить НКГБ и НКВД, и Меркулов опять стал подчиненным Берии. Абакумов, однако, продолжал «курсировать» между ними — только теперь Берия уже не был так уверен, что он выполняет его задание. С некоторых пор красавец-генерал, начальник Управления Особых отделов НКВД, стал любимчиком Хозяина: тот принимал его едва ли не каждый день, внимательно выслушивая длинные доклады о настроениях командующих фронтами. Зная подозрительность Сталина, шеф госбезопасности не исключал, что Абакумов присматривает не только за Меркуловым, но и за ним самим.
— Ты знаком с содержанием документа? — безразличным тоном спросил он.
Абакумов кивнул.
— Просмотрел мельком… честно говоря, ничего не понял. Какие-то черные башни. Бред, по-моему.
— Возможно, — Берия взял со стола остро отточенный карандаш и принялся вертеть в пальцах. — Ну а если не бред? Читал Шекспира?
На красивом лице Абакумова проступила печать задумчивости.
— Смотрел. В театре.
— Да, я все забываю, ты же у нас театрал…
Щеки генерала слегка порозовели. Он действительно отличался страстью к молоденьким актрисам — тут, впрочем, Берия не видел ничего предосудительного.
— Помнишь «Гамлета»? «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…» Так вот, я не считаю, что все, чего мы не понимаем, обязательно должно быть бредом. К тому же этот старик-эмигрант каким-то образом ухитрился раскусить нашего опытного агента. Ты же у нас специалист по контрразведке, объясни мне, как это могло случиться?
— Возможно, Мушкетера сдал кто-то из его контактов, — предположил Абакумов. — Он же недавно сообщал нам, что его агент был перевербован гестапо.
Берия презрительно скривил тонкие губы.
— Его агент понятия не имел, что имеет дело с советским разведчиком. И уж тем более не мог знать, как его зовут и откуда он родом. Двойка тебе, генерал! К тому же если бы старик работал на гестапо, Мушкетера арестовали бы прежде, чем он успел выйти с нами на связь.
— Тогда не знаю, товарищ народный комиссар внутренних дел! — Абакумов пожал широченными плечами. — Мистика какая-то, а я, извините, в мистику не верю…
— Я тоже, — жестко сказал Берия. — Но если мы чего-то не можем объяснить, это еще не значит, что мы имеем дело с мистикой.
Абакумов промолчал.
— Мысль о гипнозе тебе в голову не приходила?
— О гипнозе? — озадаченно переспросил генерал.
— Слышал про Вольфа Мессинга? — Берия вытащил из ящика стола пухлую папку, бросил ее перед Абакумовым. — Польский еврей, гипнотизер. Сбежал к нам, когда фашисты вошли в Польшу. Я своими глазами видел, как он работает. Товарищ Сталин приказал ему выйти из моего кабинета, спуститься на улицу и вернуться обратно. Он прошел через все посты охраны! Ни один человек его не видел, понимаешь? А потом еще получил в Госбанке сто тысяч рублей, предъявив кассиру клочок старой газеты!
— Я слышал про Госбанк, — осторожно сказал Абакумов. — Но думал, что это только слухи.
— Какие слухи? Я лично отдал ему такое распоряжение! Вот это, Виктор, и называется гипноз. А теперь подумай, что, если этот старик-эмигрант тоже гипнотизер вроде Мессинга? Мушкетер мог сам ему все рассказать — и где родился, и когда женился, и на кого работает. И никакой мистики, сплошной материализм.
Абакумов поскреб переносицу.
— Лаврентий Павлович, если не секрет — а где сейчас этот ваш Мессинг?
— Секрет. Но тебе, так уж и быть, скажу. Он теперь работает в разведшколе, отбирает и тренирует самых способных к гипнозу курсантов. А тебе зачем?
— Да просто… любопытно. Такой человек и… на свободе.
— Не о том думаешь, — Берия постучал ребром ладони по столу. — Думать надо о том, что нам делать с Мушкетером.
— Что тут думать? — удивился Абакумов. — Мушкетер засвечен, это ясно. Надо выводить его, пока гестапо не накрыло.
— Как у тебя все просто, — недовольно нахмурился Берия. — Выводить — значит, терять нашего резидента в Париже. Вот скажи мне, Виктор — у тебя много в Париже резидентов?
— У меня там вообще никого нет, товарищ народный комиссар внутренних дел, — обидевшись, ответил Абакумов. — Мое хозяйство здесь, я к заграничным играм отношения не имею.
— Тогда почему ты мне это принес? — Берия потряс в воздухе листками с донесением Мушкетера. — Почему мы с тобой сейчас все это обсуждаем, а не с Меркуловым или на худой конец, с Фитиным? Может, объяснишь?
Абакумов угрюмо молчал. Да и что он мог ответить? Что Меркулов попросил его передать шефу полученное от Мушкетера двусмысленное сообщение, чтобы прикрыть свою задницу, а он согласился, потому что преследовал собственный интерес? С Меркуловым-то все понятно, тот всегда был осторожной лисой, а вот какой такой интерес в этом деле у тебя, товарищ Абакумов?
— Ладно, — смилостивился Берия, выдержав зловещую паузу. — Я разберусь, что с этим делать. А ты, Виктор, поезжай в Лесной Дом, поговори с Гронским. В конце концов, он подсунул нам этого эмигранта, пускай теперь расхлебывает…
Абакумов не понял, о чем ему нужно разговаривать с Гронским, но уточнять не решился.
Глава девятая. Звездочёт
Москва, июнь 1942 года
Лесным Домом называлась одна из «шарашек» НКВД, находившаяся на окраине дачного поселка Ильинка. Там Берия еще в тридцать девятом собрал ученых, занимавшихся, по мнению Абакумова, бессмысленной и даже вредной ерундой — лечением травами, биоэнергетикой, системой индийских йогов и даже передачей мыслей на расстоянии. Возглавлял «шарашку» астролог Сергей Гронский, убедивший Берию в том, что подобные исследования могут принести пользу — не зря же рациональные немцы создали целый институт «Аненербе» и тратят на его содержание огромные средства. Питомцы Гронского исправно получали спецпайки, подопытных животных и даже лабораторное оборудование, но была ли от их работы какая-нибудь польза, понять было невозможно. У Абакумова, которому подчинялись все Особые отделы страны, разумеется, имелись свои люди в Лесном Доме, да что толку? Читая их донесения, Абакумов только брезгливо морщился. «С 16.00 до 18.30 из лаборатории проф. Селезнева доносились странные звуки, напоминающие завывания и плач». «Из двенадцати морских свинок, доставленных по заказу доктора Ляхмана, выжило пять. Семь морских свинок умерло от неизвестных причин». «В столовой во время обеда проф. Зубаревич поспорил с проф. Брауде о китайской алхимии. Почему китайцы считали ртуть целебной? В споре проф. Брауде обозвал проф. Зубаревича кретином, а тот швырнул в него макаронами». И так далее, все в том же духе. На месте шефа Абакумов уже давно перестал бы церемониться с этой ученой шушерой, но Берия отчего-то доверял Гронскому.
