Иногда мы проворачивали более изощренные диверсионные акты.
Мы сшивали вместе два куска ткани, но не оставляли места для рук или для головы. Такую одежду никто не смог бы носить. Некоторые девушки строчили очень слабые швы. При малейшем движении такая туника распадалась на части. Охранники в цеху следили за нами не слишком усердно, так что, думаю, они ничего не замечали.
Одна девушка смогла стащить для нас пару фломастеров из зала свиданий, и мы писали послания на внутренней стороне туник, предназначавшихся для Кошек: «Борись!», «Революция, вперед!», «Кошки, объединяйтесь!», «Сопротивление!».
Мы словно бросали в море бутылки с записками, которые вода разнесет по всей стране. Это был наш способ сказать сестрам, что они не одни.
Конечно, некоторых девушек наказывали, били и отправляли в карцер. Но у нас была надежда: она чувствовалась повсюду, даже в темноте карцера.
Благодаря своей идее Морган завоевала уважение девушек. Некоторые считали ее настоящей бунтовщицей, несмотря на ее всегдашний потерянный вид. Вокруг Морган собралась небольшая группа верующих Кошек, и по вечерам они встречались в углу спальни. Я слышала, что они направляют свои молитвы богине, а не Богу. В каком-то смысле это было логично. Если Бог сотворил нас по своему подобию, значит, он был женщиной. Думаю, девушки молились не только о судьбах всех Кошек, но и о победе над Лигой и Савини.
Как-то раз Морган подошла ко мне и спросила, известно ли мне что-нибудь про Сару. Я ответила, что ничего не знаю и что видела, как Сару сажали в полицейскую машину у магазина месье Бланше. Никто не знал, что с ней стало. Ее так и не привезли на завод…
Мы с Морган вспомнили, как втроем гуляли по главной улице.
– Мы считали тебя нашей служанкой, – призналась я в конце концов.
– Думаешь, я этого не замечала? Вы считали меня тупой. А мне просто хотелось с вами дружить.
Я сжала ее руку:
– Я знаю, Мо.
Я спросила у Морган о том, что произошло во время Марша Кошек.
– Тебя ранили, я видела. Но ты ничего не сказала об этом девушкам.
Она посмотрела мне прямо в глаза:
– Это сделал отец Алексии.
– Что?!
– Он не состоял в Лиге. Он пришел не на митинг против Кошек. Он пришел расквитаться со мной.
Я вспомнила, что видела его в толпе: он стоял неподалеку от Морган. Он был не в белом. На нем, как обычно, был темный костюм.
– Хочешь сказать, что это он…
Морган кивнула:
– Да, это он ударил меня ножом у церкви. Он считал, что ответственность за смерть Алексии лежит на мне. Что я согрешила и все в таком духе. Что это я во всем виновата. Он преследовал меня несколько недель. А в день Марша он, увидев плакаты с портретом дочери, пришел в ярость. А может, он заранее решил полоснуть меня ножом, не знаю.
– Ох, Мо, почему ты не рассказала об этом девушкам?
Она пожала плечами:
– Я не жду жалости, Лу. Никогда.
Я погладила Морган по щеке.
– Я провела несколько дней в больнице, ничего страшного со мной не случилось. У меня было время подумать. Я поняла, что вся эта история с Темными зашла слишком далеко. Ну, то есть с Кошками. Их было слишком много. Когда меня выписали из больницы, у меня началась Мутация. И тогда я поняла, как сильно ошибалась. Я была кругом неправа.
Это была правда, но я не могла злиться на Морган за это. Алексия, Фатия, Сара, Морган и я – мы все выживали как могли.
– Мне так жаль Алексию. Я бы никогда не могла подумать, что…
– Что мы целовались?
Я помотала головой:
– Нет, я о другом. Я не знала, что вы были так близки.
– Я повела себя как полная идиотка, Лу. Я должна была справиться со всем этим, но испугалась. Прошлого не вернуть. Я просто надеюсь, что Алексия в раю и что она может играть на фортепиано сколько ей угодно.
Я вспомнила ту фразу про ад и рай, которую постоянно говорила Рыжая. Но, разумеется, Морган я ничего не сказала.
– В любом случае, – заключила Морган, – теперь у меня есть когти и клыки, так что обходить меня стороной в интересах отца Алексии.
Несмотря на радость, которую мне приносили диверсия и поддержка девушек, я чувствовала себя все слабее. Я смертельно устала, у меня часто болела голова. С тех пор как меня привезли в лагерь, я, наверное, потеряла около десяти килограммов. У меня постоянно были какие-то рези в животе, груди и спине, но девушкам я не жаловалась, потому что знала: всем приходится нелегко.
Но Рыжую я обмануть не смогла. Однажды, когда мы стояли в очереди в столовой, она положила руку мне на плечо:
– Держись, сестра.
– Все в порядке, не беспокойся.
Рыжая вдруг стала на удивление ласковой. Она погладила меня по щеке:
– Не ври. Я прекрасно вижу, что у тебя не все в порядке.
Мне пришлось признаться, что у меня болит все тело и что я совсем без сил.
– Здесь есть медпункт?
– Забудь это слово, Луиза. Посадить в карцер – вот все, что они могут для тебя сделать. Мы с тобой сходим к одной девушке, которая творит чудеса.
В тот день меня лихорадило, а от одной мысли о том, что нужно проглотить ложку супа, к горлу подступала тошнота. Я отдала свой суп девушке, сидевшей рядом.
На выходе из столовой меня дожидалась Рыжая.
– Ты ничего не съела, да?
Я не стала ее обманывать.
– Пойдем, надо найти Белянку.
Я уже видела эту девушку. Ее невозможно было не заметить: у нее была полностью белая шерсть. Поэтому она и получила свое прозвище. Незадолго до Мутации она начала учиться на врача. Она ничего не просила за свои советы и помощь, но Кошки всегда приносили ей какую-нибудь мелочь в знак благодарности.
Я сказала Рыжей, что мне нечего дать Белянке.
– Не беспокойся. Если Белянка может чем-то тебе помочь, она это сделает.
И она повела меня в угол двора.
Стояла ясная погода. В небе виднелись проблески солнца. Я закрыла глаза и с наслаждением подставила лицо под его ласковые лучи. До конца перерыва оставалось всего лишь полчаса, а мне хотелось, чтобы он длился вечно. Я вспомнила о вечерах, которые мы с Томом проводили у охотничьего домика: мы спокойно читали часами напролет, лежа под солнцем.
Мы дошли до туалетов.
Когда мы входили, на нас пристально посмотрел охранник.
Внутри здания стоял отвратительный запах. Туалеты строили на скорую руку, и они совсем не соответствовали нормам.
Белянка сидела на раковине. Вокруг нее стояло четыре девушки, и она тихим голосом давала им советы. Одна из Кошек кашляла без остановки. Было такое чувство, будто кто-то натер ей горло наждачной бумагой.
