Потом одна из девушек спела старую песню на английском. В ней говорилось о странных деревьях и плодах. Было в этой мелодии что-то грустное, отчего хотелось положить голову на чье-то теплое, мягкое плечо. Я перестала танцевать. Я не могла не вспомнить о папе, Сати и, конечно, о Томе. О Томе, которые встречал Рождество в тюремной камере. Думает ли он обо мне? Сколько девушек и парней сейчас сидят за решеткой, потому что кто-то решил, что они не такие, как все?
Голос Рыжей вернул меня в реальность:
– Эй, сестра, что за печаль на лице? У нас же праздник!
Я улыбнулась ей:
– Да, действительно, ты права.
И тут, не задумываясь, я обняла Рыжую. Положила голову ей на плечо. У нее был идеальный рост для этого. Она, смеясь, обняла меня в ответ. Я чмокнула ее в щеку.
– Ну что ты!
Когда грустная мелодия закончилась, все похлопали девушке, которая ее исполнила, и Рыжая запела песню из какого-то старого мюзикла. Мы обе закружились в танце, двигаясь почти синхронно, словно мы сестры-близнецы. Наши па были далеки от идеала, но мы вложили в них всю душу. Поначалу другие девушки просто смотрели на нас, а потом тоже составили нам компанию на танцполе.
Мы веселились до полуночи. А потом охранники приказали нам вернуться в спальню. Мы хотели еще немного побыть в столовой, но они достали дубинки. Праздник закончился. Но воспоминания о нем еще долго грели нам сердце, подобно солнечным лучам, которые в пасмурный день пробиваются сквозь тучи и ласково гладят прохожих по щекам.
* * *
Через неделю после Рождества случилось кое-что странное.
На протяжении нескольких дней у меня было какое-то неприятное ощущение, словно за мной следят.
Ничего особенного не происходило. Просто чуть покалывало затылок.
Я постоянно оборачивалась – в спальне, в столовой, в душе, – но все было по-прежнему, ничего необычного я не замечала. Я видела только толпу Кошек в белых туниках и слышала, как повар выкрикивает бесконечный ряд номеров. Девушки вокруг были покрыты шерстью всех возможных оттенков и испускали самые разные запахи. Нас теперь было больше полутора сотен.
И охранники, и Кэти вели себя как обычно.
Конечно, на нас иногда пялились зеваки из-за решетки, но я была уверена, что тот, кто шпионит за мной, находится в лагере. Мне казалось, что кто-то издали наблюдает за мной, прилагая все усилия, чтобы остаться незамеченным.
Я не стала рассказывать об этом Рыжей. Я не знала ничего наверняка, так что повода для беспокойства не было. Дни сменяли друг друга, это странное чувство меня не отпускало, но я списывала его на счет ужасной усталости.
Как-то вечером я рассказывала Кошкам в спальне историю Арахны.
– Арахна была обычной девушкой, но она обладала особым талантом к ткачеству. Ее работы были так прекрасны, что слава о ней облетела весь мир и дошла даже до богини Афины. Та, приняв облик старушки, пришла в дом к Арахне. Полотна, вытканные девушкой, действительно были редкой красоты, поэтому Афина позавидовала Арахне… и решила вызвать ее на состязание.
– Батл на иглах! – подсказала одна из девушек.
– Да, точно! И вот, хоть тогда еще и не было соцсетей, все говорили только об их поединке. В назначенный день весь город пришел посмотреть на состязание. Как думаете, кто победил?
– Конечно же богиня, – прошептал кто-то. – Боги всегда выигрывают.
– Тсс, – сказала другая девушка, – пусть она расскажет!
Я продолжила:
– В тот день Афина соткала потрясающее полотно из золотых нитей. Арахна же превзошла саму себя. На ее полотне были изображены Зевс и разные животные, образ которых принимал верховный бог, чтобы соблазнять смертных девушек. Это полотно было настолько красиво, что никто и не заметил работу Афины. Она, разозлившись оттого, что проиграла, и оттого, что Арахна поведала всем о неверности Зевса, разорвала полотно девушки на мелкие кусочки. Униженная Арахна заперлась в своей комнате и решила повеситься. Афину замучала совесть, и она в последний момент спасла девушку, превратив ее в паука. Теперь Арахна была обречена вечно ткать свою паутину.
Девушки слушали конец истории, затаив дыхание.
Миф об Арахне был одним из самых страшных, но мне он очень нравился. С тех пор как я прочла эту историю, я перестала бояться пауков. Мне, напротив, стало казаться смешным, что кого-то могут испугать эти создания, которые терпеливо плетут паутину в темных уголках наших домов. А ведь пауки нередко становятся жертвами яростных людей, которые разрушают их творения. Мы проявляем к паукам такую же жестокость, как боги – к Арахне.
Я едва успела закончить свой рассказ, как в темноте раздался чей-то голос.
Голос, от которого меня бросило в дрожь.
Голос, который я хорошо знала.
Голос Морган.
Я ни разу не видела ее с тех пор, как во время Марша Кошек ее ранили в живот. Она жива, и теперь она здесь, с нами!
Я искала лицо Морган в толпе Кошек, стоявших вокруг кровати. Я заметила ее в уголке. Она перестала носить очки; у нее выросла каштановая шерсть. Она все-таки стала Кошкой. И конечно, это она в последнее время наблюдала за мной издали, не решаясь подойти и поговорить. На ее тунике был номер 182.
– История Арахны напоминает мне историю моей одноклассницы, – сказала Морган слабым голосом.
Я против воли сжала кулаки.
Все девушки повернулись к Морган.
– Ее звали Алексия. Она была странной. Ее отец был с ней очень строг. В школе ее никто не любил. Она была козлом отпущения, гадким утенком. Над ней либо издевались, либо не обращали на нее внимания. А ведь она была очень умна и очень чувствительна. – Морган выдержала паузу и повернулась ко мне. – Я знаю, какой она была, потому что была с ней близко знакома. В детстве мы вместе ходили в воскресную школу. Я потом бросила эти занятия, но мы с Алексией продолжали дружить. Время от времени я приходила к ней в гости по субботам. У Алексии было много талантов. Она играла на фортепиано, рисовала, шила. Она шила тонкие, хрупкие вещи. Такие же хрупкие, как и ее душа. У нее были изящные белые пальцы. Она была чем-то похожа на старых кукол, которых продают на блошиных рынках. Все же видели таких кукол в кружевных платьях, с фарфоровыми лицами и грустными глазами?
Девушки закивали. Я тоже понимала, что Морган имеет в виду, она очень точно описывала Алексию.
– Музыка, рисование, шитье – все это позволяло Алексии сбежать от реальности. Было такое чувство, что она живет в кукольном домике. У нее дома всегда должен был быть порядок, а шуметь было запрещено. Мать Алексии не хотела, чтобы ее дочь взрослела. Грудь, волосы, месячные – обо всем этом она и слышать не желала. Возможно, поэтому, хоть Алексия и была нашего возраста, она больше походила на больного ребенка, запертого в собственном теле. Но когда Алексия садилась за фортепиано или брала в руки иглу или карандаш, она начинала светиться изнутри. Она становилась собой. И мне это очень нравилось. Я ее обожала. В какой-то степени я ей восхищалась.
