Несмотря на это, я отдала бы все на свете, лишь бы вернуться в то место, в то время. Если бы это было возможно, я была бы самой счастливой девушкой в мире. Пусть и измазанная рвотой младшего брата.
Сати надоело собирать пазл. Он с любопытством водил пальцем по фотографии, машинально пожевывая одну из деталек.
Папа взял меня за руки:
– У нас все получится, Лу. Обещаю.
Мне было непросто сдержать слезы.
Скоро к нам повернулась Кэти.
– Время посещения истекло, – сказала она грустным тоном. – Но не переживайте, на следующей неделе вы встретитесь вновь… если Луиза будет хорошо себя вести.
Папа медленно отпустил мои руки.
Я вложила фотографию в книгу.
Кэти наклонилась к Сати:
– Ты ведь тоже будешь послушным, как и твоя старшая сестра, правда?
Сати показал ей язык, но она этого не заметила, потому что уже вела папу к выходу.
– Мы будем молиться о том, чтобы ученые нашли средство от болезни, которой страдает Луиза.
– Я вам уже говорил, что это не болезнь, – ответил папа.
Кэти с улыбкой наклонила голову, словно перед ней стоял упрямый ребенок.
– Неважно. Мы обязаны сделать все возможное, чтобы вернуть Луизу на путь истинный.
Кэти проводила папу и Сати до двери, которую открыла с помощью магнитной карточки.
Прежде чем дверь захлопнулась, папа успел помахать мне рукой. Мне так хотелось уйти вместе с ними. Провести нормальное воскресенье, как раньше. Такое воскресенье, когда все ложатся немного вздремнуть после обеда. Когда можно спокойно прогуляться в лесу. Когда нужно делать уроки на понедельник. Но это было невозможно. Вздох двери вернул меня в реальность.
Кэти повернулась ко мне.
Улыбка исчезла с ее лица.
Она показала на книгу, которую я держала в руках.
– 113, отдай это мне.
Я покачала головой.
Кэти повторила очень медленно:
– 113, отдай это мне.
Я не хотела ей уступать. Это была книга Тома. Это была наша книга. Между ее страниц лежала фотография, с которой улыбается мама. О том, чтобы я отдала книгу Кэти, не могло быть и речи.
– Отдай. Сейчас же.
Вместо ответа я раскрыла книгу и начала читать ее вслух.
Сначала тихо, потом в полный голос, наконец, увидев, как исказилось лицо Кэти, я стала выкрикивать строчки романа. Я расхаживала взад-вперед по комнате для свиданий и чеканила каждое слово. Каждое слово этой книги о любви и свободе.
Я была вне себя. Ничто не могло меня остановить. Ни Кэти, которая так отчаянно дула в свисток, будто начался пожар, ни охранники, которые еле связали меня втроем, ни удары дубинок, которые обрушились на мое тело, лицо и губы. Слова лились у меня изнутри. Чтобы остановить этот поток, надо было зашить мне рот.
* * *
Карцер.
Глухое помещение шесть метров в длину, три метра в высоту и три в ширину.
Я это точно знаю. У меня было достаточно времени, чтобы нагуляться по карцеру. Пройти его вдоль и поперек.
Стены и пол были из металла. В потолке – вентиляция. На полу – пластиковое ведро. В углу – окошко, в которое можно было просунуть миску с водой. Больше в карцере ничего не было.
За заводскими цехами располагалось несколько десятков таких комнат.
В них сажали девушек, которые осмелились ослушаться, но перед этим снимали с Кошек всю одежду и проверяли, нет ли у них с собой какого-нибудь предмета, с помощью которого можно покончить с собой.
У меня забрали книгу и фотографию. Меня держали в карцере три дня. А может, и четыре. В темноте очень легко потерять счет времени. В темноте можно даже лишиться рассудка.
Я изо всех сил цеплялась за слова. За те, что Том нацарапал на первой странице «Ловца на хлебном поле». За строки самого романа. За строки всех книг, которые я прочла, когда лежала в больнице. За все отрывки, которые Том читал мне вслух. За все строки, которые запали мне в душу. Я по кругу повторяла все эти фразы. Я воскрешала в памяти описания пейзажей, портреты персонажей, диалоги.
Я словно улетала из карцера, я больше не была зверем, запертым в железной клетке. Я была где-то далеко. Я была свободна. Я неспешно прогуливалась по улицам Нью-Йорка. Бродила по ночам. Шла под палящим солнцем. Чувствовала, как мне в лицо дует ветер.
А в ушах у меня звучал шепот Тома: «Мы снимем фильм. Про нашу жизнь. На старую пленочную камеру. Ты будешь Красавицей. А я Чудовищем. Мы будем вне закона. Сумасшедшими. Бродягами! Никаких больше сумок и рюкзаков. Будем ходить голыми. Нам только и останется, что любить друг друга. Будем читать ночами напролет. А днем спать. В полдень будем заниматься любовью. И в полночь».
Я слышала его голос так же отчетливо, как и представляла тот день, когда мы, лежа у озера, вместе составили план по улучшению мира.
У меня могли забрать все что угодно. Книгу Тома, фотографию, с которой улыбается мама. Но только не это. Только не слова.
В тот момент я стала размышлять над тем, что бы я могла вам сказать и как я могла бы поделиться с вами моей историей. Я не знала, получили ли вы мое письмо, но все-таки начала восстанавливать про себя ход событий.
Я подбирала слова. Правильные слова. Мои слова.
Через три дня дверь открылась. Кэти думала, что я выползу из карцера сломленной.
Я вышла из него, расправив плечи.
* * *
Девушки, улыбаясь, хлопали меня по спине.
Все они хотя бы раз побывали в карцере. Нескольких дней в темноте было достаточно, чтобы присмирить самых непокорных.
– Как ты, справилась? – спросила меня Рыжая.
– Да, я была не одна.
Рыжая нахмурилась:
– В смысле?
– У меня в голове куча разных историй.
Рыжая недоверчиво улыбнулась.
Я рассказала ей, как оживила темноту и одиночество персонажами и пейзажами, которые встречались мне в книгах. Она внимательно выслушала меня, а потом сказала:
– Сестра, ты в курсе, что ты странная?
– Да.
– Расскажешь мне эти истории сегодня вечером?
– Почему бы и нет.
В общей спальне теперь было полно народу. Все кровати были заняты. Вновь прибывшим Кошкам приходилось устраиваться прямо на полу. В столовой происходило то же самое. Очередь и перечисление номеров тянулись бесконечно долго. Когда меня только привезли в лагерь, я была одной из последних. Теперь же очередь продолжалась и позади меня, суп становился все жиже, а куски хлеба все меньше.
– Что происходит? – спросила я у Рыжей, которая стояла передо мной.
