– Прогресс всегда хорош: это процесс отбора лучших идей самой жизнью. Джон, как ты не понимаешь: никто не знает, как упокоить восставших. Ясно тебе? Никто! Так почему бы не использовать их на благо общества? Они не страдают. И еще не устают, не спят, не едят и не пьют. Они такой же ресурс, как лес, или уголь, или животные, или…
– Меня ты тоже к животным приписываешь? Я твой брат!
– Да, но еще ты один из восставших.
– Один из… Что?! Я не такой, как они!
– Ваши симптомы схожи. Они тоже впадают в летаргию, если оставить их без движения, просто ты лучше этому сопротивляешься. Ты особый, уникальный экземпляр, бросающий вызов самой природе! Уверен, ты еще не знаешь всех своих возможностей, и…
– Ни слова больше, а то я тебе врежу. И ради этого даже встану.
– Пойми, Каллахан – гений, и если бы мы с ним объединили силы, то…
– Заткнись, Бен, я серьезно.
Я никогда не бываю таким грубым, и Бен обиженно замолчал.
– Ладно, – огрызнулся он. – Только твое мнение в этой семье что-то значит, верно?
– Верно, – огрызнулся я в ответ. – Потому что ты идиот, Бен, и идеи у тебя одна хуже другой. Если дать тебе волю, они приведут тебя исключительно в тюрьму.
Я сразу пожалел, что обидел его, у него аж щеки вспыхнули, но говорить ему об этом не стал, чтобы не поощрять его раздутое эго. Несколько секунд мы буравили друг друга взглядами, потом он ушел, хлопнув дверью.
Настроение у меня и так было хуже некуда, но тут в комнату заглянул Киран.
– Я все слышал. Он прав, на живого-то вы уже не очень похожи. Гляньте на себя в зеркало.
– И не подумаю, – отшил его я, хотя от таких слов у меня сердце кровью обливалось (точнее, раствором Бена). Ужасно не знать, как выглядишь со стороны, но в моем случае это было даже милосердно. – К тому же у вас и зеркала-то нет, вы бедняки. Шагай отсюда, Киран. Еще раз тебя тут увижу – тебе не поздоровится.
– Одни угрозы! Не можете вы мне ничего сделать, – отрезал он, но голова скрылась за дверью и больше не показывалась.
Несколько часов у меня ушло на то, чтобы заставить себя встать снова. Есть лишь один человек, который всегда мне поможет, и я не хочу говорить с ней, сидя в кресле, как немощный дядюшка, которого терпят в доме из милости.
Молли я обнаружил на крыльце. Она глубоко дышала, глядя на темные поля вдалеке. Глаза у нее были тоскливые. Я добрел до нее и, кое-как согнувшись, сел рядом. Она быстро вытерла глаза и улыбнулась мне.
– Ой, вы на ногах, мистер! Радость-то какая!
«Почему ты плачешь? Ты так хотела домой, так почему ты совсем не выглядишь тут счастливой?» – хотелось мне спросить, но, во-первых, она все же была простолюдинкой, во-вторых, имелось дело поважнее.
– Ты всю жизнь тут прожила. Деревня праведников – это ведь не сказка, нет?
Молли грустно пожала плечами. В сумерках она выглядела очень бледной, почти как я. Ну ладно, не настолько.
– Уже и не знаю, – прошептала она. – А вдруг я вправду ожила все же не из-за камней, а из-за электрической машины доктора? И вы тоже, и остальные. – Она ожесточенно уставилась вдаль. – Жизнь – это просто жизнь, с обычными заботами. Вот что я думаю, мистер: не бывает никакого волшебства.
Такого отчаяния, как в этот момент, я не чувствовал никогда в жизни. Если уж Молли не верит в успех моего предприятия, то…
– Я думала, все как-то само исправится, когда мы сюда доберемся, – тихо сказала она, по-прежнему не глядя на меня. – Но шиш.
Поэты часто повторяют, что любить надо за душу, а не за красоту, но в эту секунду я узнал печальную правду. Если вы плохо выглядите, если вы серый, и перекосившийся, и холодный, и страшный, на вас никто даже не посмотрит. У нас с Молли было что-то общее, когда мы были в одном положении, но теперь она жива и даже не смотрит на меня.
– Я ведь не нравлюсь тебе такой, как сейчас? – спросил я, хотя мысленно был ошарашен собственной откровенностью.
– Что за вопросы? – буркнула она. – Нравитесь, ясное дело.
Если честно, пауза перед этим была слишком уж длинной.
Надежда оставила меня, поэтому я вернулся на место и стал просто сидеть. Не знаю, сколько прошло дней, – по ощущениям, я успел бы постареть, если бы такая возможность была мне доступна. Но судьба надо мной все же сжалилась.
Было позднее утро, в доме стояла светлая, теплая тишина. Бен принимал пациентов, Молли и ее мамаша, наверное, работали в полях, чем занимался Киран – неизвестно, а я, как обычно, смотрел прямо перед собой. Потом что-то зашуршало, и под закрытую дверь, ведущую из моего закутка на улицу, просунулась записка. Я не сразу смог встать – так давно не двигался, что тело стало совсем неповоротливым, – но уж очень интересно было, кому в доме предназначено сообщение. Может, у Молли завелся грамотный ухажер? Я добрел до двери, бочком, как краб, поднял записку – и замер.
Судя по всему, сообщение – неграмотное, с кляксами – было адресовано мне.
Я открыл дверь, но в пронизанном солнцем заднем дворе никого не было. Мне стало так любопытно, что я обошел дом и заковылял к дороге, – в отсутствие забора к дому мог подойти кто угодно, но вряд ли он успел бы уйти далеко. Я посмотрел направо. Налево. Пыльная солнечная дорога была совершенно пуста. Кто бы ни принес записку, он наверняка спрятался в каких-то придорожных кустах – не хотел, чтоб его увидели, а я не чувствовал в себе силы отойти от дома далеко.
Тут я сообразил, что это мой первый торжественный выход на улицу с тех пор, как Киран выволок меня из дома. Деревья успели покрыться нежной зеленью, а земля, по которой деловито бродили куры, – зарасти травой. Интересно, сегодня тепло? Я прищурился от наслаждения, подставил лицо ветру, которого не чувствовал, но видел, как он шевелит верхушки деревьев и кусты, слышал его шум. Как же красиво! Я попытался вдохнуть поглубже (безуспешно) и задумчиво побрел обратно в дом.
Записку я разглядывал до самого вечера, но в тайну ее так и не проник. Кто принес ее? Откуда он знал, кого я ищу? Почему просто не зашел поговорить? Печатные буквы, ползущие вниз строчки. Что-то с этим письмом было не так, но я никак не мог сообразить, что именно.
Все мечтали сплавить меня на фабрику: и Бен, и Киран, и этот таинственный третий. Нельзя мне туда, там полно восставших, а если я встречусь с кем-нибудь из них взглядом… Но бывает, что страх остаться там, где ты есть, становится сильнее, чем страх любого нового места, где можешь оказаться.
Показать записку Бену? Нет уж, с ним я не разговариваю. Покажу Молли. Я собрал волю в кулак, с кряхтением поднялся с бабушкиного стула и отправился на поиски.
Как же мне надоел мой костюм! Бутылочно-зеленый сюртук, темные брюки, уже не очень свежая рубашка и бежевый шейный платок – я в этом еще из Лондона выехал. При выходе из дома у меня и цилиндр был, но теперь уж и не вспомнить, когда я его лишился. Просить сменную одежду я боялся, ничего приличного у них все равно нет. Оденут меня, как Бена, в крестьянскую рубашку. Нет уж, спасибо.
