— «От окружающей среды…» — как прилежный ученик вслух повторил Журавлев-Синицын, с огромной скоростью строча в блокноте.
— Созданная для работы на других планетах, станция может выдерживать высокие и низкие температуры, сильное ударное воздействие, полностью безопасная в радиационном плане. Собственный портативный атомный реактор обеспечивает автономность станции. За системой жизнеобеспечения следит искусственный интеллект. Он же контролирует связь, силовую установку и муверы — узлы, связанные с движением станции в различных средах. Люди могут полностью положиться на исин и спокойно заниматься научной работой.
— Но при чем тут термин «терраформирующая»? Насколько мне известно, это связано с изменением облика других планет по земному типу, да? — писатель, помаргивая, смотрел на Ковалева. За соседним столиком его муза заливисто хохотала над ею же и рассказанным анекдотом. Арсений вздохнул.
— Да, вы правильно понимаете. Я уже говорил, что наша «Земля-2» — лишь один из модулей. Прибыв, допустим, на Марс, несколько десятков таких модулей расходятся в разные стороны, проводят исследования, причем их исины постоянно обмениваются информацией. Затем выбирается наиболее благоприятное место, скажем, один из полюсов планеты. Модули собираются там и объединяются в терраформирующую систему, которая на основе результатов исследований начинает преобразовывать Марс — менять состав атмосферы, бурить скважины к залежам подземного льда, генерировать магнитное поле, насыщать почву биоактивными элементами — чтобы на планете в будущем могли яблони цвести.
— Яблони на Марсе — это очень удачный образ! — воодушевился писатель. — Можно, я его украду для своей книги?
— Все уже украдено до нас, — улыбнулся Ковалев. — Песне, в которой есть строчка «И на Марсе будут яблони цвести», лет сорок.
— Жаль, — опечалился было Журавлев-Синицын, но тут же вскинул лысоватую голову. — Да кто там помнит эти песни! Обязательно вставлю яблони в книгу!
Но не все участники экспедиции проводили обеденное время с пользой. Капитан «Земли-2» Надежда Алферова переживала не самые приятные минуты своей жизни, с тоской помешивая ложечкой в чайном стакане. Виной плохого настроения женщины был сидящий напротив Бунин. Ученый неожиданно воспылал к Надежде прямо-таки африканской страстью и буквально не давал ей проходу. Причем его навязчивые ухаживания напоминали экзерсисы озабоченного подростка: он суетился, краснел, глуповато хихикал, постоянно все ронял, проливал, начинал смущаться и от этого суетиться еще больше. Если Бунин говорил комплименты, то они были неуклюжи, если читал стихи, то какие-то пошловатые, а истории, рассказываемые им, чтобы позабавить Алферову, оказывались скучными и занудными, как лекции по теоретической механике.
Последней каплей, переполнившей чашу терпения Надежды, стала попытка Бунина экспромтом сделать ей поэтический комплимент:
— Как Арктика, вы неприступны, холодны,
Одеты вы в ледовые одежды.
Но ваше имя дарит мне надежду
Лед растопить в ближайшие же дни!
Алферова вспыхнула, решительно отставила пустой стакан.
— Вы несносны, господин Бунин!
Вдруг пол столовой ощутимо ушел вниз, потом корабль сильно качнуло. Со звоном разбилась упавшая с какого-то столика тарелка.
— Простите меня. Ой, что это?! — Бунин вскочил.
— Это шторм, — спокойно ответила Надежда. — Советую вам пойти в свою каюту и лечь. Мне нужно в трюм, проверить, хорошо ли закреплена станция. Всего вам доброго.
Она быстро вышла из столовой, не обращая внимания на испуганные возгласы. Шторм набирал силу. Ледокол бросало то вверх, то вниз; потоки ледяной воды неслись по палубе, разбиваясь о надстройки мириадами брызг. Видимость резко упала. За стеклами иллюминаторов повисла серая мгла, ветер на разные голоса завывал в антеннах. Капитан «России» по внутренней связи приказал всем пассажирам разойтись по каютам и ни в коем случае не пытаться выходить на палубу.
Штормовое предупреждение было получено еще накануне, но идущий со стороны Шпицбергена циклонический вихрь мог разминуться с ледоколом. Однако этого не произошло, и теперь огромный корабль разбивал носом серые пенистые валы, упрямо продвигаясь на север.
На людей навалилась морская болезнь. Марго страдала от качки сильнее других: девушку буквально выворачивало наизнанку, таблетки авиамарина не помогали.
— Андрюша, извини… Уйди, пожалуйста… Мне стыдно… — простонала она, зажимая рот рукой.
— Я сейчас вызову судового врача, — Гумилев взялся за трубку судового телефона. Врач пришел быстро. Он с первого взгляда понял, в чем дело.
— Один укол — и вы уснете крепким, здоровым сном, — отламывая тонкий кончик ампулы, сказал он девушке. — Это все из-за когнитивного диссонанса. Ваш мозг получает от разных органов чувств разную информацию. Глаза говорят ему, что пол, стены и все остальное находится на месте, а вестибулярный аппарат сигналит, что вы движетесь, причем разнонаправленно и с большой скоростью. Ну вот и все. Спите.
Убрав использованный шприц, он повернулся к Гумилеву:
— Андрей Львович, а как вы?
— Спасибо, обойдусь без уколов.
— Ну-ну…
Марго уснула на удивление быстро. Андрей укрыл ее пледом и пошел к себе. Марусю он сразу увел в свою каюту, чтобы не пугать девочку. С ней сидел приглашенный Гумилевым стюард и рассказывал Марусе сказку про морского царя и богатого гостя Садко. В отличие от взрослых, шторм не доставил девочке никаких неприятных ощущений, даже наоборот — при каждом взлете и падении ледокола она хохотала, приговаривая:
— Как на качельках, правда, папа?
— Правда, Муся.
Андрей испытывал дурноту, но вполне мог контролировать себя. В конце концов он просто не имел права показывать слабость при дочери. Отпустив стюарда, он прилег рядом с Марусей. Девочка прижалась к нему, начала что-то лепетать о русалках и осьминогах. Постепенно она успокоилась, а потом и вовсе уснула на отцовской кровати, улыбаясь во сне.
Тут дверь каюты распахнулась от сильного толчка. На пороге стоял Ковалев. Он буквально позеленел, глаза ввалились.
— Андрюша, у тебя виски есть?
— Тихо ты! Виски? Зачем?
— Я читал, что в старину моряки спасались от укачивания ромом и виски.
— Посмотри в шкафчике, там была дежурная бутылка «Баллантайна». Только без фанатизма, кто его знает, чем это все закончится, — тихо, чтобы не разбудить дочь, ответил Гумилев.
Забрав виски, Ковалев ушел. Собравшись по примеру Маруси подремать, Андрей уже хотел было запереть дверь, но тут в нее осторожно постучали.
На пороге стоял Илюмжинов. Его, похоже, морская болезнь обошла стороной. По крайней мере выглядел калмык бодро и, по своему обыкновению, улыбался.
— Я знаю, как остановить шторм, — сказал он.
— То есть? — не понял Гумилев.
