— Слава тебе, господи! — воскликнула леди Дженнифер. — Вы видите, Остин?! Кажется, девочке лучше!
— Да, моя леди, — измученный, почти отчаявшийся Трампл так же почувствовал надежду. — Похоже, она действительно приходит в себя!
— Так значит, она жива… — послышался скрежещущий, полный ненависти голос.
И граф, и герцогиня даже вздрогнули, услышав его. Они совсем позабыли о связанной и усаженной в кресло Элеоноре. Пришедшая в себя женщина завозилась в кресле, пытаясь освободиться от пут:
— Проклятье! Не понимаю, почему она до сих пор не на небесах! Такой святоше там самое место, — шипела «немая».
— Возможно, она ещё нужна здесь, на земле, — например, чтобы продлить род графов Нортгемптонширских, — заметил Трампл голосом, холодным и не обещающим ничего хорошего. — А вот по Вас, Элеонора, виселица плачет. И я позабочусь о том, чтобы Вы туда обязательно попали!
Мадемуазель Девернье, убедившись, что связана она надёжно и все её усилия освободиться бессмысленны, затихла в кресле, и даже глаза закрыла, чтобы не видеть ненавистные ей лица. По лицу её и по губам порой пробегала судорога, искажая и без того грубые, неженственные черты гримасой презрения и отвращения.
Впрочем, полицейский пристав прибыл довольно быстро, и избавил герцогиню и её дом от присутствия злобной фурии.
Вслед за приставом явился доктор, весь запыхавшийся от спешки — господин Малкис. Это был среднего роста и приятной полноты мужчина, с пухловатыми руками и внимательными, цепкими глазами. Поставив свой саквояж на тумбу у кровати, он приступил к осмотру.
— Итак, кто мне расскажет, что случилось с юной леди? — вопросил он.
— Её пытались отравить, доктор, — просто, без лишних околичностей ответил Трампл.
— Вам известен яд? Где он был? — видно было, что доктор, только что лучившийся благодушием, не на шутку встревожен.
— Мы не знаем, какой именно яд был подмешан в кофе, доктор Малкис.
— Как давно произошло отравление? Вы что-нибудь пытались сделать? — продолжал свои расспросы Малкис, в тоже время осматривая девушку и прощупывая её пульс.
— Я уложил её в постель, распустил завязки на одежде, чтобы ничто не стесняло дыхания, укрыл Мирабель пледом и вливал ей в рот снадобье, — отчитался Остин.
— Позвольте, какое снадобье?! — рыжеватые брови доктора взлетели, выражая недоумение. — Раз Вы не знаете, что за яд оказался в кофе, то как вы можете знать противоядие?
— Я и не говорю, что это было противоядие, господин Малкис. — Сейчас, когда первый испуг прошёл, а девушке явно стало лучше, граф и сам не знал, как объяснить доктору и герцогине свои действия. — Это было снадобье, полученное мной от одной знахарки.
— Правильно ли я понимаю, что ни капли этого снадобья, как и яда, вам сохранить не удалось? — похоже, эскулап начал раздражаться от бестолковости знатных господ.
— Увы! Но я действительно влил девушке всю жидкость — до последней капли! — покаянно признался Трампл. — Но ей стало лучше после того, как она всё проглотила.
Встав с постели пациентки, доктор Малкис в раздумье прошёл к окну, постоял, заложив руки за спину и раскачиваясь с носка на пятку. Затем резко обернулся и объявил:
— Итак, господа. Что мы имеем? Вы утверждаете, что девушка была отравлена. Так же вы уверяете, что после вливания неизвестной жидкости ей стало лучше. Это одна сторона медали. Вторая сторона медали — то, что вижу я. А я вижу, что дыхание девушки не нарушено, губы у неё розовые. Пульс ритмичный — не слишком частый и не слишком редкий, сердце бьётся…. Складывается впечатление, что леди Мирабель просто спит. Однако сон этот не совсем естественный: она не просыпается ни от наших голосов, ни от прикосновений. Я не могу сказать, как долго продлится этот сон. Я даже не могу быть уверен в том, что состояние пациентки не станет хуже. Поэтому мне хотелось бы оставаться при ней ближайшие несколько часов. Мне потребуется помощь горничной. Вы же, господин граф, госпожа герцогиня, можете заняться своими делами. Если будут какие-то изменения — я тут же пришлю к вам слуг с известием.
Переглянувшись, Трампл и леди Мейплстон согласились с доводами доктора и поднялись, чтобы уйти.
— Я только приведу себя в порядок, и тут же вернусь к моей девочке, — непререкаемым тоном заявила герцогиня.
— К сожалению, мне придётся ненадолго покинуть Вас, моя леди, ответил ей Остин. — Для того чтобы привести себя в порядок, мне необходимо вернуться в мой дом. Кроме того, мне предстоит навестить госпожу Девернье и убедиться в том, что на сей раз она не уйдёт от возмездия. Но сразу после этого я приеду к вам, леди Дженнифер, и буду оставаться подле Вас и подле Мирабели столько, сколько будет необходимо.
XXXVIII Долгий сон
Гости, прибывшие в дом герцогини, её друзья и дальние родственники — все были потрясены известием о том, что Мирабель отравлена. Дом погрузился в тишину, полную тревожного ожидания, приглушенных голосов и тихих, осторожных шагов: казалось, люди боятся разбудить девушку, спугнуть её робкую душу, которая всё не решалась вернуться в бренное тело…
Близился полдень. Герцогиня Мейплстон не позволила новой беде сломить свой дух: осанка пожилой леди оставалась прямой, а голова — гордо поднятой. Одетая и причёсанная, явилась леди Дженнифер в комнату внучки, и оставалась подле неё, тихим, но от этого не менее властным тоном отдавая распоряжения, ведь, как хозяйка дома, она вынуждена была заботиться о своих гостях и решать различные хозяйственные дела.
Через пару часов к леди Дженнифер, постоянно находившейся у постели внучки, присоединился граф Трампл. Равно как и герцогиня, Остин теперь выглядел безукоризненно: чисто выбритый, в отглаженном тёмном костюме и начищенных сапогах он являл собой образец истинного английского джентльмена.
— Вероятно, следует отправить посыльных в церковь и к гостям, приглашённым на торжество, чтобы известить всех о том, что венчания сегодня не будет, — обратилась к Остину герцогиня. — Нам до сих пор не известно, как скоро Мирабель придёт в себя.
Ни словом, ни жестом не выдал Остин того отчаяния, которое охватило его при этих словах.
— Конечно, Ваше сиятельство, — согласился он. — С Вашего позволения, я сейчас же отдам распоряжения. — Почтительно поклонившись, Трампл вышел в коридор, и лишь здесь, вдали от чужих глаз, позволил себе на секунду отдаться на волю снедавшим его горечи и боли. На нетвёрдых, подгибающихся ногах побрёл он, придерживаясь за стену, к лестнице, ведущей в холл. Сейчас, задыхающийся и удерживающий одной рукой сердце, которое, кажется, решило прожечь его грудь, Остин был похож на своего немолодого дядюшку, взобравшегося без передышки на третий этаж.
«Это я, лишь я один во всём виноват, — думал он. — Ведь знал, знал же я, что не суждено мне обрести счастье в кругу семьи и детей. Знал, что мой род обречён на гибель, и что любая женщина, которая рискнёт принять мою любовь и стать моей женой, погибнет вместе с ним. Но нет! Я не пожелал внять гласу судьбы, я воспротивился року! И теперь малютка Мирабель стоит на краю могилы, а я, живой и здоровый, вынужден смотреть, как с каждой минутой угасает её жизнь… Поистине, Господи, ты не мог выбрать для меня худшего наказания!»
