Недоверие на мгновение затмило тревогу.
– Он считает, что мой брат опоил его чем-то?
Фергюссон неловко поерзал.
– Похоже на то, ваша светлость.
Камердинер Перегрина служил в семье двадцать пять лет. До того, как герцог приставил его к Перегрину, желая окружить брата лишь самыми надежными людьми, тот служил камердинером у него самого. Этот человек вряд ли был участником заговора.
– Мне говорили, есть записка.
Фергюссон кивнул, доставая конверт из сумки.
– Он оставил это на своей кровати.
Себастьян выхватил письмо.
Плотная бумага из его собственных канцелярских запасов… Герцог сломал печать и разорвал конверт. Две строчки, написанные неровным почерком Перегрина.
Сэр!
Я все тщательно обдумал и сообщаю, что не могу исполнить ваш приказ в отношении Королевского флота.
С уважением,
П.
Я просто не могу этого сделать.
Судя по всему, это не похищение.
Себастьян на мгновение закрыл глаза. Его сердце снова часто стучало, словно барабанная дробь во время казни. Не похищен. Здоров. Но правда заключалась в том, что этот сопляк сбежал от него.
Герцог осторожно опустил письмо на стол.
– Есть какие-нибудь предположения, где он сейчас?
Фергюссон покачал головой.
– Никто его не видел. Начиная с шести утра от железнодорожного вокзала отправляются несколько поездов и множество экипажей. Я принес расписания всех.
Себастьян даже не взглянул бумаги, разложенные Фергюссоном на столе. Он и так знал, что до прибрежных городов можно добраться несколькими путями и по крайней мере один поезд идет до Плимута. Оттуда отправлялись паромы через пролив. И брат, вполне возможно, уже плывет во Францию. А его личный охранник находится здесь, в Клермонте!
Гнев охватил герцога, он с трудом сдерживался. Усевшись за стол, он достал лист бумаги и принялся писать указания слугам.
– Приготовьте карету, – сказал он Рэмси, не отрываясь от письма, – и телеграфируйте Эдварду Брайсону, что мне необходимо увидеться с ним сегодня вечером.
– Главе Скотленд-Ярда, ваша светлость?
Себастьян резко поднял голову.
– А что, есть еще какой-то Эдвард Брайсон, который мог бы помочь в данной ситуации?
Рэмси залился краской.
– Нет, ваша светлость.
– Отправьте телеграмму и сразу за тем сообщите о моем приезде в городской дом. Фергюссон, будьте готовы к отъезду через двадцать минут. Мы едем в Лондон.
Рэмси и Фергюссон поклонились и поспешили к двери. Аннабель последовала было за ними, однако Себастьян отложил ручку.
– А вы, мисс, останьтесь, – сказал он. – Прошу вас, – добавил он более мягким тоном, увидев, как она напряглась.
Аннабель обернулась. В глазах девушки сквозила настороженность. Неужели он выглядел таким же безумцем, каким себя чувствовал?
– Останьтесь, – повторил он.
Аннабель кивнула, на ее лице не отражалось никаких эмоций. Но сейчас ее сдержанность только мешала ему. Себастьян рванулся к ней, обогнул стол… и тут же отошел к окнам. Стыдно сказать, что за мысли сейчас у него в голове… Усадить ее на свой стол… рывком задрать юбки… Вместо этого Себастьян отвернулся и уставился на поля за окнами. С каким-то безразличием осознал, что задыхается и чувствует стеснение в груди. Он переживал самые черные мгновения в своей жизни – собственный брат предал его.
– Надеюсь, вы никому ни о чем не скажете, – произнес он, не оборачиваясь.
– Разумеется, не скажу, – прозвучало в ответ.
Ее голос пролился успокаивающим бальзамом на его кровоточащую, мятущуюся душу. Проклятие! Неужели брату удалось задумать и осуществить побег у него под самым носом, потому что все мысли герцога были заняты Аннабель? Герцог смотрел на пустынные равнины своих владений, испытывая отвращение к самому себе.
Аннабель вовсе не винила двух взрослых мужчин за то, что они выскочили из кабинета, как напроказившие школьники, получившие взбучку. В гневе Монтгомери был ужасен, метал громы и молнии, так что находиться рядом было страшно. К счастью, для нее это было не ново, с сильными эмоциями ей уже приходилось сталкиваться. Но ей было больно видеть его таким – напряженным, как натянутая струна, которая вот-вот лопнет. Словно он снова надел перчатку на ту самую руку, которая так нежно ласкала ее лицо в саду, и сжал ее в кулак. От вида этого яростного кулака ее сердце, истерзанное и окаменевшее, каким оно было в течение многих лет, ожило и забилось, переполненное нежностью.
Аннабель медленно приближалась к герцогу.
– Вы хорошо знали моего брата? – спросил тот, по-прежнему не отрываясь от окна. – Не знаете, где бы он мог спрятаться?
– Спрятаться? – Еще один шаг. – Не знаю. Мы не настолько хорошо знаем друг друга, чтобы он доверился мне.
Теперь Аннабель подошла совсем близко к Себастьяну. Протяни руку – и коснешься его. Она колебалась. Возможно, это слишком дерзко… но так необходимо ему сейчас.
Она обняла его за талию.
В ее руках будто оказалась гранитная глыба, излучавшая яростный жар, твердая, неподатливая. И все же он не сделал ни малейшей попытки отстраниться. Тогда Аннабель приникла щекой к впадинке между лопатками.
Себастьян повернулся, глядя на нее сверху вниз. Так смотрел бы лев на ягненка, который по глупости забрел в его пещеру, решая, сожрать ли его на месте или зарычать и прогнать. Она же прижалась сильнее, прижалась лицом к его груди, прямо туда, где билось его сердце, и теперь размышляла, как же поведет себя он…
Наконец – наконец-то! – он заключил ее в объятия, будто принимая скромное утешение, которое она предлагала.
Аннабель облегченно вздохнула.
Себастьян уперся подбородком ей в макушку и хрипло сказал:
– Он сбежал.
– Мне жаль, – пробормотала она.
Его руки нежно гладили ее спину.
– Опоил камердинера каким-то дурманом.
– Да, выходит так.
Хорошо, что она не стала говорить ему банальностей. Грудь Монтгомери вздымалась и опускалась, и Аннабель почувствовала, как медленно ослабевает напряжение в его мышцах.
– С дисциплиной у него всегда были проблемы, – сказал он. – Я записал его в Королевский флот, а он вот что выкинул.
Действительно, ужасно. И в то же время замечательно, потому что он делился с ней своими невзгодами.
Пробили часы. Двадцать минут вот-вот истекут, но Монтгомери, казалось, не собирался отпускать Аннабель. Когда она подняла на него глаза, его взгляд был устремлен на стену позади нее. Она повернулась в его объятиях. Ряды картин с изображениями величественных дворцов и замков висели справа от двери. Слева висела одна-единственная картина. На ней был изображен замок, древний, продуваемый ветрами, со стенами толщиной в шесть футов, стоящий на отвесном утесе.
