Ему нравилось, что она всегда была откровенна, не обдумывала слова, не беспокоилась, как ее воспримут. Почти невыносимо самоуверенная — потому что белая, потому что молодая, потому что все в ее жизни всегда складывалось удачно. Почему-то в мужчинах такая непоколебимая уверенность его раздражала, но с Джемаймой было иначе.
Он смотрел, как она скинула свою кожаную куртку, такую маленькую, будто кукольную. На ее верхней губе, на округлой груди рассыпались капельки пота.
Джемайма была младшим редактором во французском отделении издательства, которое согласилось напечатать альбом его фотографий. Последние несколько недель работы она была его куратором. Она согласовывала встречи с редактором, с нужными людьми и фирмами. Предварительно он назвал книгу «Париж черно-коричневый», и хотя он был уверен, что никогда не окупит аванс, контракт включал эту поездку, и в тот момент она оказалась очень кстати, — ему хотелось быть подальше от Золотого Ручья. В его контракте значился пункт про еще одно путешествие, если ему понадобится больше снимков. Он не думал, что воспользуется им, но все зависело от Ноэль.
Официант подошел забрать у него тарелку. Нельсон провел по ней пальцем и слизнул сахар с привкусом масла. Джемайма заказала им обоим по салату и графин белого вина.
— Так что, это настоящая встреча? Я думал, мы все закончили. Я уезжаю через два дня.
— Знаю, это я тебе бронировала билеты, если ты забыл. Я хочу попросить тебя остаться.
Нельсон уставился на нее, не веря.
— Пожалуйста, — она закатила глаза. — Это просьба издательства. У них для тебя предложение.
Какой-то драматург услышал о его проекте и захотел работать с Нельсоном. Он написал пьесу о француженке, вдове, у который сына убили террористы. У нее роман с мусульманином, и смерть ее сына может уничтожить и их отношения, и все сообщество.
— Сообщество? — повторил Нельсон. — Ты шутишь?
— Он хочет использовать твои фотографии в декорациях. Увеличить и напечатать шелкографией. Это прекрасная возможность показать твои работы. Ты же слышал его имя? Он делает очень актуальные вещи. Наверняка будет много прессы. Французский национализм, исламофобия, смертники, кросскультурная любовь — все, что пожелаешь.
Принесли салаты, и Джемайма, продолжая расхваливать ему проект, стала разделять их еду. Она выбрала все картофелины и яйца из своего салата и переложила ему на тарелку, так что скоро у нее осталась только зелень и кусочки бледно-розовой рыбы. В ее манере есть не было ничего очаровательного: она ела как будто через силу, как будто еда — это неприятная обязанность, которую приходится исполнять с минимальным использованием калорий. Она не притрагивалась к корзине с хлебом, хотя они ведь не где-нибудь, а в Париже. Может быть, это единственное, в чем она была обделена, в чем она себе отказывала. Нельсон наворачивал хлеб. Он утопил салат в масле. И спросил, сколько дней добавится к поездке с этим проектом.
— Надо будет вместе с ним прочитать сценарий, сделать макеты декораций. На это нужно время, — уклончиво ответила Джемайма и глотнула вина.
— Мне надо обсудить это с женой.
— И еще кое-что. Это бесплатно.
Нельсон рассмеялся.
— Тогда я пас. Что они думают, я студент на летней практике?
— Ты будешь получать командировочные, мы оплатим отель. Просто представь, как это украсит твое резюме. Это, считай, бесплатная реклама.
Он понимал, что глупо слушаться советов по карьерному росту от Джемаймы. Она молода, недальновидна, она не художник. Ее дело — имейлы, ланчи и хайп.
— Я не могу работать бесплатно. У меня семья.
— Поправка — у тебя жена. И большую часть времени ты не особо о ней беспокоишься.
Нельсону не нравился ее тон: можно подумать, она что-то знает о нем и Ноэль.
— Не делай такое лицо, — сказала Джемайма. Она говорила и жевала одновременно, и кусок рыбы крутился у нее во рту, как второй язык. — Я не хотела тебя обидеть. Но ты просто не можешь отказаться, и не только из-за книжки. Ты не готов ехать домой. Я же вижу.
Уже после, в его номере, Джемайма надела халат и пошла курить на балкон. Их было видно с улицы: Джемайму с голыми ногами, Нельсона, уже в трусах и майке. Ветер трепал ее волосы, закрывая лицо, она предложила ему сигарету, и Нельсон не мог отогнать мысль, что они только исполняют роли — художник и его любовница, двое американцев в Париже, белая женщина, готовящаяся начать жизнь, и ее черный возлюбленный.
Иногда у него возникало такое чувство, будто за его жизнью наблюдают, будто люди видят не только, что он делает, но и что он думает. Он пытался ограничивать свои мысли, как будто это монолог, который кто-то может подслушать. В этом моменте не было ничего романтичного — внизу гудят машины, Джемайма печатает что-то на телефоне.
Нельсон оглядел панораму, голубые крыши, лабиринт зданий песчаного цвета. Это был великолепный вид, куда эффектнее, чем отдаленный шпиль Эйфелевой башни, зеленый коридор Елисейских полей, чем все виды, которые печатают на открытках для туристов. Город так мало изменился с тех пор, как он учился за границей. Тогда он был совсем парнишкой, бойким, влюбленным в Ноэль. Он до сих пор влюблен в нее. Просто спит с кем-то другим.
— Прочти, — сказала Джемайма, протягивая ему телефон. — Это первая сцена пьесы. Она небольшая.
У нее еще розовели щеки, и Нельсон вдруг увидел, как она лежит, распластанная на матрасе, лицом вниз. Он входил в нее и выходил медленно, как она любила, хотя ему трудно было себя сдерживать. Но оно того стоило — ради ее вздохов и метаний. Он умел доставлять ей глубокое удовлетворение, раз за разом. А она любила покричать, что ему нравилось. Он запоминал ее вскрики и стоны и потом проигрывал их в голове. У него совершенно не получалось совладать с этой историей.
Нельсон прислонился к железной решетке и прокрутил текст.
— Господи, — сказал он.
— Да, это, конечно, не Шекспир.
Нельсон зачитал вслух: «Самое худшее в бесконечной войне то, что в ней нет победителей, но всегда льется кровь».
— Это как бы правда.
— Это нравоучительные сопли.
— Ты бы видел, в каком театре это будет идти. Может, тогда бы согласился.
— У меня сегодня должен быть выходной. Я даже не успел толком побыть туристом.
— У тебя будет на это полно времени, когда ты согласишься остаться.
— Знаешь, моя жена раньше была театральным режиссером.
— Я думала, она домохозяйка.
— Неправильно думала.
Джемайма подняла руки.
— Вот не надо. Я очень уважаю домохозяек. Моя мама сидела со мной дома много лет — Она стряхнула пепел на улицу. — А ты никогда не говоришь про своих родителей. Иногда про жену, как будто хочешь напомнить мне про ее существование, но она столько звонит, что как тут забудешь. Но то, что ты женат, не очень интересно. В твоей биографии даже не сказано, где ты вырос. Столько портретов Юга, но ни слова о том, откуда ты так его знаешь. Жил ты там или ездил к бабушке с дедушкой на лето. Или твои предки были рабами.
