Она ничего не помнила о том, как отправилась на север, – но домой явно заходила, так как при ней был саквояж, и она успела сменить одежду. В Барроу она прибыла в воскресенье вечером и достаточно сознавала происходящее, чтобы отметить, как распорядитель в отеле вздернул бровь при виде молодой леди, путешествующей в одиночку; впрочем недостаточно, чтобы хоть на минуту задуматься об этом.
Оказавшись в комнате, она моментально легла спать. Ночь она, впрочем, провела плохо: часто просыпалась и всякий раз обнаруживала подушку мокрой, а себя – разбитой и растерянной, словно во сне ее обуревали эмоции, а теперь она никак не могла вспомнить, какие. Она позавтракала рано и расплатилась по счету. Когда солнце неуверенно выглянуло сквозь набрякшие от влаги облака и позолотило грязные улицы, она пустилась в дальнейший путь. Цель была близко. Дороги она не знала, так что ей пришлось остановиться и спросить – правда направление почему-то упорно не желало держаться в голове, и спрашивать пришлось еще не раз. Мало-помалу она выбралась на окраину городка, завернула за угол и встала, глядя на место, где родилась паровая пушка.
На империю Акселя Беллмана.
На «Полярную звезду» во плоти.
Это оказалась узкая долина, полная огня и стали. В крепнущих лучах солнца поблескивало полотно железной дороги. Над ним стелился пар; гулко били огромные молоты. Рельсы вбегали в долину с юга и выбегали дальше, на север. С дюжину отростков ответвлялись и скрывались между зданиями; маневровые локомотивы толкали вереницы вагонов, отгружая уголь или руду, перевозя с места на место какие-то механизмы. Сами здания по большей части были легкие и стеклянные, на железных конструкциях, очень элегантные и даже хрупкие. Несмотря на трубы и локомотивы, все здесь выглядело чистым, сверкающим, новым.
Словно огромная могучая машина – как будто бы даже с собственным разумом и волей. И люди, что виднелись отсюда, были не отдельные личности, а как бы винтики, шестеренки, соединительные штанги, а двигавший их разум располагался – она это сразу поняла – в трехэтажном кирпичном домике в самом сердце долины.
Домик представлял собой гибрид между комфортабельной современной виллой и частным железнодорожным вокзалом. Парадная дверь готическим крыльцом выходила прямо на платформу одной из рельсовых веток и словно взирала оттуда на центр долины. Вдоль платформы пестрели цветочные клумбы, сейчас голые, но тщательно прополотые и прочесанные граблями. С другой стороны дома подъездная дорожка, круглясь, подбегала к такой же, но меньшего размера двери и дальше, к конюшне, где сейчас мальчик ровнял гравий. Над крышей дома возвышался пустой флагшток.
Салли стояла, глядя на эту деловую, пышную, процветающую картину и чувствовала странное: словно волны чистого зла поднимались оттуда, и воздух плыл и мерцал, как от зноя. Где-то там рождалось оружие, более ужасное, чем видывал мир, и созидавшая его сила уже вторглась и в ее жизнь, вырвала из нее самое дорогое и швырнула мертвым к ее ногам – и все это лишь потому, что она дерзнула задаться вопросом, какого черта здесь происходит.
То, что сделало это, просто обязано быть злом, и мощь этого зла была почти зримой, читалась в блеске солнца на стеклянных панелях, на стальных лентах рельс, в клубах пара над трубами.
Мощь столь великая, что Салли на мгновение струсила. На самом деле ей было очень страшно – страшно как никогда раньше, и не только физически, ибо само здешнее зло было не только физическим. Но она пришла, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Она закрыла глаза, глубоко вдохнула, и страх отошел, рассеялся.
Рядом травянистый склон сбегал в долину. Она спустилась чуть-чуть, скрылась в тени древесной купы, села на поваленный ствол и принялась разглядывать картину более тщательно.
Утро шло своим чередом. Она подмечала все больше деталей и, наконец, начала видеть в работе оазиса некую общую схему. Ни один из локомотивов, ни одна из труб на зданиях не извергали никакого дыма. Возможно, все они жгли кокс – потому и в долине было так необычайно чисто. У трех кранов, поднимавших отрезы стальных труб или куски листового железа с платформ, моторы были другие: гидравлические или, возможно, даже электрические. То, что творилось в самом изолированном строении, точно управлялось электричеством: провода бежали к нему от маленького кирпичного домика неподалеку. Всякий раз, как маневровый локомотив подгонял к нему вереницу вагонов, они вставали не непосредственно рядом, как в других местах, а на боковой ветке, чуть поодаль. Там их забирало уже совсем другое устройство, с виду необъяснимым образом питавшееся от протянутого сверху провода. Когда оно в какой-то момент сломалось, они, вместо того чтобы затащить вагоны внутрь паровозом, запрягли в них целый табун лошадей.
Стало быть, это здание, стоящее на отшибе от прочих, в которое они не хотят вносить живой огонь, скорее всего, представляет собой склад взрывчатки.
Салли созерцала это все неподвижно, бесчувственно, словно превратилась в один большой глаз.
Во второй половине дня в доме с флагштоком развернули какую-то новую деятельность. Наверху растворили окна (стекла блеснули на солнце), и в одном из них возникла горничная, прибиравшая комнату. Телега лавочника подкатила к крыльцу, из нее стали что-то разгружать. Из двух труб начал виться дым. Еще одна горничная – но, возможно, та же самая – вышла из парадной двери на платформу и принялась полировать медную фурнитуру.
Ближе к закату Салли, наконец, увидела то, чего ждала: семафор сменил цвет у главной железнодорожной линии, идущей с юга; по долине раскатился паровозный свисток, а затем и сам паровоз, влекущий единственный вагон, неторопливо миновал лабиринт ответвлений и остановился возле дома.
Локомотив был «Большой северной дороги», но вагон при нем – частный, выкрашенный в приятный темно-синий цвет, с серебряной эмблемой на дверях. Вот он остановился у платформы, и тотчас же слуга – дворецкий или проводник – сбежал с крыльца, чтобы открыть дверь. Аксель Беллман вышел ему навстречу. Его тяжелая фигура и металлический блеск светлых волос под шелковым цилиндром не оставляли сомнений даже на таком расстоянии. Он вошел в дом, а позади камердинер и еще один слуга из дома занялись разгрузкой багажа.
Локомотив тем временем отцепился от вагона и, пуская султаны пара, покатил дальше и вон из долины. Минуту или две спустя из боковой двери показалась горничная с причиндалами для уборки – метлой, совком и тряпкой – и скрылась в вагоне. Вскоре на флагшток взлетел и затрепетал на ветру флаг с той же эмблемой, что красовалась на дверях вагона. Теперь Салли отчетливо видела ее в лучах заходящего солнца: одинокая серебряная звезда.
Багаж, слуги, дом… Стало быть, он приехал надолго. Она даже не ждала, что все будет так просто.
У Салли все затекло. Еще она хотела есть и пить, но это было не особенно важно, а вот неспособность свободно двигаться – да. Она встала и стала ходить под деревьями туда-сюда. Тени удлинялись, свет в окнах внизу становился ярче. Схема деятельности этого колоссального механизма опять изменилась: когда долину затопили тени, прозвучал долгий свисток, и несколько минут спустя первый поток рабочих потек из ворот в сторону городка. Те части комплекса, где производство не останавливалось на ночь, все еще кипели активностью: новая смена заступала на работу. Остальное закрывалось, и у дверей каждого здания на пост вставала охрана. Площадка вокруг склада взрывчатки была освещена ярко, будто театральные подмостки, – вероятно, тоже электричеством. Свет отражался от белого гравия, все вокруг выглядело немного нереально, как на картинке из волшебного фонаря.
