Она закрыла глаза. Он понимал, какое непростое решение ей предстоит принять.
— Мы отправимся в Англию вместе с расписками. Я отдам их вам, когда мы выйдем в море. Если захотите, можете порвать их на мелкие кусочки и бросить в воду.
Когда она снова открыла глаза, в ее взгляде была такая мольба, что он отвернулся.
— Нет, Александра Сергеевна, не пытайтесь меня разжалобить. Это бесполезно. Я предлагаю вам сделку. Ваше право — отказаться ее заключать. Но если вы намерены сделать именно это, подумайте, не будете ли вы сожалеть об этом всю жизнь?
Она тихо ответила:
— Я в любом случае буду сожалеть об этом, какое бы решение ни приняла.
— Да, наверно. Но вам придется его принять. Прямо сейчас.
Он узнал ее уже достаточно хорошо, чтобы понять — она не откажется. Она слишком добра — даже к тем, кто этого не заслуживает.
И всё равно он затрепетал, когда услышал ответ.
— Хорошо, Андрей Николаевич, я поеду с вами в Лондон!
20. Война
В течение нескольких минут после разговора с Кузнецовым она будто в прострации находилась. Не понимала, куда шла, на чьи приветствия отвечала.
А потом пришла в себя. Она не знала, правильно ли поступает. Но была уверена в одном — если Кирилл попадет в тюрьму, и с ним там что-то случится, она никогда не сможет себе этого простить. Иметь возможность помочь и не сделать этого — нет, так она не могла.
Ей было стыдно и страшно. Она чувствовала себя вещью, товаром. Она не знала, что ждет ее на чужбине. И не представляла, как сможет сказать тетушке, что уезжает.
Они с Кузнецовым условились. что послезавтра он заедет за ней на рассвете — пароход отправлялся в восемь утра. Ждать будет на соседней улице — чтобы никто из соседей не увидел ее бегства. Таисия Павловна наверняка захочет сохранить эту тайну. Придумает что-нибудь для друзей и знакомых. Могла же она поехать к родственникам по матушкиной линии в далекий Шенкурский уезд.
Нет, самым разумным будет оставить тетушке письмо. Так хотя бы не придется выслушивать упреки и обвинения. Потом, конечно, та поймет, что она не могла поступить по-другому. Или всё-таки могла?
И еще одно письмо — Кириллу. Чтобы знал, что его расписки оплачены.
Она усмехнулась своим невеселым мыслям. Она даже не уверена была, что брат сумеет это оценить. Может, наоборот, сочтет, что она опозорила его. Бог ему судья.
На перекрестке перед тем самым ателье, в которое она едва не забыла зайти, царило оживление — народ толпился вокруг парнишки, продающего газеты. А он, наслаждаясь вниманием и щедро переходящими к нему от покупателей монетками, выкрикивал главную новость:
— Война! Война началась!
Шура подбежала, купила газету «Русский инвалид» и тут же стала читать.
«Грозный час испытаний настал. Германия, вековой враг славянства, объявила России войну и в союзе с Австрией желает посягнуть на могущество нашей дорогой Родины. По слову своего державного вождя русский народ, как один человек, встал на защиту своего Отечества».
Закружилась голова, стало трудно дышать. Хорошо, что дом был уже рядом.
Дашутка встретила ее на крыльце:
— Ах, барышня, где вы так долго гуляли? У Таисии Павловны приступ был, доктора вызывали!
Она торопливо сбросила шляпку.
— Доктора? Что случилось?
Горничная шмыгнула носом:
— Так известно что — война началась! Хозяйка, как услышала, так и упала в гостиной. Антипка за доктором бегал. Хорошо, тот дома был, быстро пришел. Сделал укол, прописал капли успокоительные. Не велел волновать.
— А Кирилл дома? — она уже поднималась по лестнице.
Даша замотала головой:
— Нет, он как ушел утром, так и не приходил. А Таисия Павловна уж сколько раз про вас спрашивала.
— Она заснула?
— Нет, что вы! Она к отъезду готовится. Хотя доктор велел ей лечь в кровать, да вы же знаете, какая она упрямая.
У нее по спине потек холодный пот.
— Какой отъезд, Даша? Что ты плетешь?
Та обиделась:
— Ничего я не плету. Хозяйка в Екатеринбург собралась, к Евгению Константиновичу.
— В Екатеринбург? — Шура едва не села на ступеньку. — Сейчас? Но зачем?
Дашутка с удовольствием принялась объяснять:
— Вы же помните, барышня, — Евгений Константинович по молодости военным хотел стать. Скольких трудов Таисии Павловне стоило к торговому делу его приучить. А нынче она как про войну услыхала, так и решила вдруг, что он непременно пойдет на фронт добровольцем. Вот и надумала к нему ехать — чтобы остановить.
Шура почти выкрикнула:
— Ехать сейчас куда-то — безумие! Как она может этого не понимать?
Горничная пожала плечами — она решения хозяйки обсуждать не привыкла.
Шура осторожно заглянула в комнату тетушки. На ковре стоял раскрытый сундук, по креслам и стульям были разбросаны шали и платья. Но сама Таисия Павловна лежала в постели — должно быть, хлопоты всё-таки утомили ее. Она даже не стала отчитывать племянницу за долгое отсутствие.
— Шура, — голос ее от подушки был едва слышен, — Шура!
— Я здесь, тетушка, — она подлетела ко кровати, опустилась на колени.
— Ты уже знаешь, Шура, да?
Она догадалась, что тетушка спрашивает о войне, и кивнула.
— Шура, мы едем к Евгеше! — это она сказала чуть громче, и тон ее не допускал возражений. — Я уже заказала билеты на поезд. Мы уезжаем завтра вечером!
Это было слишком! Слишком много событий для одного дня. И слишком разные эмоции они вызывали.
— Шура! Почему ты молчишь, Шура? — забеспокоилась тетушка. — Ты должна поехать со мной. Ты же не откажешься, Шура?
Таисия Павловна за эти часы будто постарела на несколько лет. И из властной самовлюбленной барыньки превратилась в больную старуху. Лицо ее побледнело, а на щеках горел нездоровый румянец. И руки, которые она тянула к Шуре, заметно дрожали.
Когда-то, много лет назад тетушка дала им с Кириллом приют. Не отказалась от сироток, как другие родственники. Поила, кормила, заботилась — как могла, как умела. Могла ли Шура отказать ей теперь?
— Ты ведь не бросишь меня, Шура?
21. Любовь и честь
Он выкупил еще одну каюту — самую лучшую из тех, что можно было достать за день до отправления парохода. Потом проехался по магазинам. Трудно было выбирать платья и обувь без примерки, но он надеялся, что они подойдут. С украшениями было проще.
Он хотел, чтобы во время путешествия она не чувствовала себя бедной родственницей и могла выйти в ресторан и на палубу в хорошей, дорогой одежде. Нет, он не пытался ее подкупить — он знал, что внешней мишуры для этого недостаточно. Но у него уже была потребность заботиться о ней, делать всё, чтобы ей было удобно, комфортно.
