– Но теперь вспомнила. – Он не спрашивал. Зачем задавать вопрос, ответ на который очевиден?
– Я не вспомнила. – Она покачала головой. – Я догадалась. Я беспамятная, но догадливая, Тёма. Фрост – холод – Морозов. Ты не удивился, когда я сказала про Августа Берга, потому что уже слышал его имя тогда, тринадцать лет назад.
– Да, ты всегда была смышленой.
Фрост притянул ее к себе. Она не сопротивлялась. Теперь ему в глаза она смотрела с какой-то беспомощной надеждой. Чего ждала? Чего она от него может ждать спустя столько лет? А ему ничего не нужно. Ему нужен только мобильный. Он где-то во внутреннем кармане его косухи. А косуха снова на ней, на Мирославе.
Мобильник он вытащил, но едва не уронил. Он привык к перчаткам, но сейчас почему-то чувствовал себя неловким и никчемным.
Этот номер был вбит в память телефона. Никогда не знаешь, когда может понадобиться старший следователь Самохин… От Мирославы он отошел, повернулся к ней спиной. Она уже пришла в себя, она достаточно взрослая и достаточно здравомыслящая, чтобы не наделать глупостей.
Старший следователь Самохин снял трубку после второго гудка, голос его был бодр и мрачен.
– Вы просили сообщить вам, если что-то случится… – Фрост оглянулся через плечо. Мирослава стояла над телом Лёхи. Просто стояла, свесив руки вдоль тела. В позе ее было что-то по-кукольному неживое. – Случилось убийство, приезжайте. Мы ждем вас у Свечной башни.
Он не стал дожидаться, пока следователь Самохин начнет задавать вопросы, нажал на сигнал отбоя, сунул телефон в задний карман джинсов. Возвращаться к Мирославе не было никаких сил. К ней вернулась память, а к нему злость и отчаянное недоумение. Вернулось все то, что он, казалось, давным-давно проработал и изжил из себя. Не проработал и не изжил. Но сейчас нужно думать не об этом, сейчас нужно думать о случившемся. Фрост был уверен, что Лёху убили. Его знаний любопытствующего обывателя хватало на то, чтобы увидеть траекторию падения. Лёха не упал со смотровой площадки, его столкнули.
Эта чертова башня всегда была для него магнитом! И не только для него одного, если уж на то пошло. Спустя тринадцать лет все повторилось почти в точности, за исключением того, что в тот раз Лёха выжил, а в этот – погиб.
А остальное… А остальное было почти как тогда. Те же действующие лица, тот же антураж.
…В тот день их оставили на ночь в лагере – его и Мирославу. Лёха и так жил в Горисветово. Его отец присматривал за усадьбой в зимнее время, поэтому ему был выделен небольшой домик на самой границе участка. Почему оставили? Взрослый Фрост никогда не задавался этим вопросом, а теперь вот задался. Кажется, в овраге нашли очередную жертву Свечного человека. Да, точно! Это была девочка из Чернокаменска, гостившая в деревне у бабушки. Не такая мелкая, как Мирослава, лет шестнадцати. То убийство, впрочем, как и предыдущие, не были связаны непосредственно с Горисветово. Усадьба жила своей собственной обособленной жизнью. Вот почти как сейчас. С той лишь разницей, что сейчас большую часть детей родители все-таки разобрали по домам, а тогда почему-то решили, что всем им будет безопаснее хотя бы на время остаться в лагере под присмотром воспитателей и вожатых.
Они не возражали. В Горисветово было хорошо. Было бы вообще замечательно, если бы не эти уроды, которые постоянно их задирали. Один из уродов теперь работает в школе тренером, а второй по утрам выходит из квартиры Мирославы. Вот такие коллизии…
Но тогда, тем вечером, они не думали про уродов, они радовались возможности побыть вместе. Тем вечером Артём в первый раз поцеловал Мирославу. Это был по-детски наивный поцелуй. Ей было тринадцать, ему четырнадцать. Он понимал в поцелуях чуть больше, она чуть меньше, но им обоим понравилось. Им вообще было хорошо вместе. В компании Лёхи им тоже было классно, но иногда хотелось вот такого взрослого уединения. Ему чуть больше, ей чуть меньше. Она была маленькой. В том смысле, что невысокой и хрупкой, даже тогда она не дотягивалась ему до плеча, и чтобы поцеловать ее, ему приходилось наклоняться. Нынешний взрослый Фрост просто взял бы ее на руки, а тогдашний Артём Морозов не сообразил. То ли от нахлынувшего счастья, то ли по неопытности.
Как бы то ни было, а им было хорошо. На скамейке перед тогда еще полуразрушенной оранжереей они просидели до позднего вечера, до того момента, пока их не шуганул дядя Митя. Кем он тогда работал в лагере? Может быть завхозом?
Их шуганули и они разошлись по своим комнатам. И в этом Фросту – нет, тогда еще Артему! – тоже виделась особенная романтика. У них были отдельные комнаты. Кажется, они предназначались для родителей, решивших наведаться в лагерь, и располагались в крыле, отведенном для персонала. Теперь те комнаты переделали под студии, в одной из которых поселился он, а в другой, спланированной как полноценная двухкомнатная квартира, Мирослава. Интересно, она специально выбрала именно ту комнату или это получилось случайно? Спрашивать он не станет, не его дело. А тогда никто не спрашивал их. Лисапета просто отвела их в это гулкое, пахнущее свежей краской крыло и велела вести себя хорошо. Сама она жила тут же, через стенку от комнаты Разумовского. Или в комнате Разумовского? Тогда Артёма эти вопросы не волновали. Тогда его волновало другое – Мирослава была рядом, только в стеночку постучись. Конечно, он не постучал, но уснуть не мог очень долго. Лезло в голову всякое…
Он проснулся от непонятного, едва различимого звука. Будто кто-то босой шел по коридору легкой, крадущейся поступью. Это мог быть кто угодно. Та же Лисапета. Или кто-то из живущего в лагере персонала, этому могло быть вполне обычное и вполне разумное объяснение, но словно кто-то схватил Артёма ледяной рукой за загривок. Схватил и встряхнул с такой силой, что он оказался на полу. Наверное, он свалился сам, но тогда показалось, что его столкнули. А еще показалось, что случилось или вот-вот случится что-то страшное. И он сделал то, что строго-настрого запрещалось всеми имеющимися в лагере инструкциями. Он вышел ночью из своей комнаты.
В коридоре над входной дверью тускло горела электрическая лампочка. Света от нее было мало, но достаточно, чтобы худо-бедно ориентироваться в пространстве. Света от нее хватало, чтобы видеть следы босых ног на полу. Артём подумал, что это следы Мирославы, потому что вели они от ее двери. Подумал и, больше не думая, нажал на дверную ручку. Дверь поддалась совершенно беззвучно, распахнулась приглашающе. И он переступил порог. Он хотел всего лишь убедиться, что с Мирославой все в порядке. Если бы она спала, он бы тихонечко вернулся к себе. Но Мирослава не спала, ее кровать была пуста. Кровать пуста, а окно распахнуто настежь. Артём подошел к окну, перегнулся через подоконник. Земля была совсем близко, спрыгнуть вниз могла и девчонка. Девчонка могла спрыгнуть, а кто тогда оставил в коридоре мокрые следы? Лунного света было мало, чтобы осмотреться, и он на свой страх и риск включил настольную лампу, согнулся едва ли не пополам, изучая пол под своими ногами.
Здесь тоже были следы босых ног: они вели от двери и обрывались перед расстеленной кроватью. Только это были не мокрые следы, а восковые. Артём поскреб ногтем жирную, пахнущую горькими травами массу, снова вернулся к двери, выглянул в коридор. Пол в коридоре был чист – никаких следов: ни мокрых, ни восковых. Следы у кровати истаивали прямо у него на глазах. Восковая масса словно бы вскипала и просачивалась сквозь щели в полу.
