Написала она на следующий день: благодарна вам за то, что вы сняли с меня заботу о девочке. Но не чувствую себя вправе полностью перекладывать ответственность за нее на незнакомого человека. Поэтому прошу вас держать меня в курсе, как у нее дела. Я пока подумаю, кто еще мог бы ей заняться. А в благодарность за ваше деятельное сочувствие и чтобы вы не были незнакомым человеком, хочу пригласить вас на ужин. Если, конечно, ваша супруга не будет против (застенчивый кружочек). Через неделю примерно. Я за это время найду какой-то вариант для Наташи, как раз и обсудим.
Я пишу: да можно было бы и поскорее! В ответ снова застенчивый кружочек. Пишет она по-человечески, а кружочки эти меня смущают. Уточняю: я имел в виду, скорее ищите вариант для своей Наташи! Присылает руку, большой и указательный пальцы сложены – типа, все окей будет. Неделя. Целую неделю еще Наташа меня бесить будет. Хотя теперь уже получается от нее немного отдохнуть: стала ходить на собеседования. Куда не рассказывает: устроюсь, расскажу, сделаю вам сюрприз. Боюсь я ваших сюрпризов, дети…
Беда не приходит одна. Точнее, если беда в виде Леши, то его и одного достаточно. Но у него и в самом деле беда. Пришел пьяный, с коньяком и пепси. Говорит: хочу воспользоваться вашим подарком на свадьбу. Разрешите пожить во второй комнате. Поживем, как старые добрые друзья в старые добрые времена. Вижу вашу старость. Не выгоняйте, Владимир Георгиевич, плохо мне. Настя от меня ушла. Точнее, попросила меня уйти. Но это неважно. Давайте посидим по-соседски с коньяком.
Они с Настей потеряли ребенка. Черт, правда стариковские сопли у меня пошли! Сантименты, иначе говоря. «Они с Настей потеряли ребенка» – «Санта-Барбара», блин, точно. В «Доме‐2» у меня. Выкидыш у его жены был, выкидыш! Баба молодая, родит еще. И Леша тоже парень молодой, найдет он себе еще бабу. А вот все равно боюсь за него!
И вот как мне быть?! Лешу никуда отпускать нельзя. Я его разным видел, но таким… странное ощущение – взрослым – я его не представлял. Пока так: напоить побыстрее, уложить, а потом спросим. С утра будем разбираться, кто, где, как, с кем, зачем будет жить! Хотя как я буду еще с Лешей разбираться, когда мне одной Наташи вот так вот хватает! А и встречаться им сейчас нельзя. Оба они невменько – от Наташи научился тоже словечку. Леша уже совсем, и Наташа еще неизвестно по каким собеседованиям после своей клиники ходит! Без драмы, говорите? Я бы хотел без драмы! Как бы я хотел без драмы.
Леша пьет коньяк с пепси. Допивает бутылку, пьяный сильно, но какой-то собранный. Серый. Страшный. Не жалкий, а – пугающий. Смотрит на меня: не волнуйтесь, Владимир Георгиевич, все под контролем. И пальцы так же складывает, как Элеонора в вотсапе прислала: все норм, мол. Все ок. Я о своем здоровье забочусь: пепси мое без сахара. А глаза такие, как будто ему тут 65 плюс, а не мне. Я даже не знаю, что сказать. Спрашиваю: Леша, а как же без сахара? Оно же сладкое? А это сахарозаменитель, Владимир Георгиевич. Цикламат. Он не усваивается организмом. Просто проходит через весь организм, не причиняя вреда. И забывается. Я говорю: да, Леша. Некоторые вещи просто случаются. Проходят. Происходят. И забываются. Надо, говорю, уметь принимать их без драмы. Расслабленно. И тут Леша расслабился. И заплакал.
И сразу стал знакомый, прежний: жалкий, трогательный, любимый, дебильный. Даже, скорее, дурацкий. И я наконец-то расслабился. Говорю: допивай, Алексей, свое пепси без сахара. А с коньячеллой я тебе помогу. Леша плачет и смеется: с коньячеллой – откуда, говорит, такие слова знаете, Владимир Георгиевич. А можно, говорит, еще коньяка? У вас же, наверное, есть запасы. Леша, говорю: можно Машку за ляжку! Смеется и плачет. Запасы-то, говорю, у меня есть, только у меня коньяк безалкогольный. Как твое пепси без сахара. «Без, без», – плачет. – Без сахара, без алкоголя, без ничего» – смеется. И опять плачет. Давай, говорю, этот допьем, а дальше спросим. Допил. Проплакался. Уснул.
Только я его в своей комнате уложил, Наташа пришла. Я, говорит, на работу устроилась, Владимир Георгиевич. Пока еще не скажу, чтоб не сглазить. Сюрприз! Но скоро, когда получу зарплату, сниму комнату и перестану вас бесить. Да не бесишь ты меня, говорю… Живи сколько хочешь, главное, без драмы. И без сюрпризов. Холодильник закрывай, стиралку открывай, и все нормально будет. И пальцы складываю соответствующе. Наташа смеется голосом, а глаза грустные и взрослые. Как у Элеоноры на фотографии в вотсапе. Показывает мне в телефоне: сегодня очень красивый снег, Владимир Георгиевич. Я для сторис сняла.
И у нее там такой тоже кружочек. Она его нажимает, и появляется картинка: площадка детская у нас во дворе, фонарь, и снег под ним. Картинка неподвижная, а снег под ним как бы идет. И сверху картинки рожица с сердечками вместо глаз. И вся эта штучка куда-то убегает.
Как я Наташу из клиники забрал, видел в ней только ребенка, который сам себя чуть не убил. А тут посмотрел на ее палец на этой убегающей штучке, розовый, детский – и вспомнил, что она девушка. Женщина. Баба, если совсем без соплей. И подумал: так, друзья. Действительно, хватит с меня драмы. Приходите в себя, налаживайте дела свои, и до свидания. Взрослые люди же, что ж вы с собой делаете?!
Перед сном Элеонора прислала в вотсапе ссылку. Там была такая же убегающая штучка, как у Наташи. Но на ней сама Элеонора, в сером таком, с отливом, платье, в коротком, тоже сером, но потемнее, пальто, тоже на фоне снега. Хорошо, думаю: приснится, так хотя бы во сне сниму с нее это платье. Каждую ночь же снятся вот эти молодые, душистые, картавые. С ними у меня много и вообще без сантиментов.
Приснилась. Не получилось. Никогда такого не было.
И она меня в этом сне успокаивает: без драмы. Расслабленно.
61
«Всегда хотела быть прекрасной и тонкой девушкой-„принцессой“. Девушкой, которая не стесняется ставить на обложку в фейсбуке свою же фотку. Где лица не видно, но понятно, что это она, прекрасная. А на аватарку она ставит чб-шное фото, где уже блистает целиком, тонкая. Всегда в платьях на тонких бретельках. На тонких ключицах. Всегда в туфлях на тонком каблуке. На босую и опять же тонкую ножку. И внешне она очень тонкая, эта прекрасная 30-летняя „девушка“-принцесса. И внутри она тоже тонкая. Но наполненная. Она не стесняется своего внутреннего ребенка. Никогда никого не обесценивает. Но и себя не даст обесценить.
Я всегда стремилась быть такой девушкой-принцессой. И наконец-то поняла, что я уже давно не девушка. И никогда не была принцессой. И вообще не тонкая и не прекрасная».
Пишу эссе для поступления в онлайн-школу писательского творчества. Немножко смущает тавтологическое определение. Но, как ни странно, оно хоть как-то выделяет эту школу среди других многочисленных школ всяческого «творчества» и «мастерства». Мне эта школа понравилась сразу.
Недавно сидела вечером, как обычно, в прострации и фрустрации. После того, как расстались с Лешей. Листала механически ленту, увидела ссылку на открытый зум-семинар критика Евгении (феминитив «критикесса» уж очень уродлив). Она тоже филолог, пишет о современной литературе и автофикшне. Раньше я бы на такой семинар не пошла, из зависти к бывшим коллегам. «Коллеги» – так у нас на филфаке с чувством называли растерянных первокурсников дяденьки-профессора. Раньше я завидовала коллегам, которым, в отличие от меня, филология была по-настоящему интересна, и они продолжили ею заниматься. А сейчас уже не завидую. Сейчас у меня многие чувства отшибло. Отморозило. Даже зависть.
