В результате этого решения из исходной мифологии одним махом были убраны приземленность, живость и юмор. Остается только сокрушаться, что Толкин ужал эти сказания, при том что, имей он больше времени и не будь он таким перфекционистом, он мог бы расширить каждое из них и создать нечто соизмеримое с псевдосредневековыми романами Уильяма Морриса: Толкин, несомненно, превосходил Морриса и силой воображения, и мастерством описаний. Но в последующих версиях и в финальном «Сильмариллионе», опубликованном посмертно в 1977 году, материальные и психологические подробности эпических поэм тоже были по большей части опущены. Валар становились существами все более социальными и антропоморфными, но, пожалуй, все менее интересными. История – обрамление с ее городом среди вязов, причудливым эльфийским домиком и грезящим мореходом практически исчезла. Отвергнута была и долгая «английская» предыстория между путешествием Эаренделя и Исходом. «Сильмариллион» во всех его версиях отходит от волшебной сказки; «соприкосновение с землей», что некогда казалось Толкину столь важным, сходит на нет, а эпические герои зачастую сливаются с «обширным фоном».
Еще во время войны и Уайзмен, и Рейнолдс предупреждали Толкина о такого рода проблемах. Рейнолдс в свое время утверждал, что в «Кортирионе среди дерев» «недостает жизненного опыта». Каким-то непостижимым образом закрывая глаза на грубый факт – бойню на Сомме, – Уайзмен в 1917 году считал, что Толкин испытал и пережил недостаточно, чтобы писать в полную силу, и, следовательно, должен все-таки начать с эпоса, «единственной формы серьезной поэзии, доступной поэту, пока что слишком мало знающему о жизни», – как сам он выразился. Доводы его были ложны: «В эпосе ты не притворяешься, будто описываешь реальную жизнь; так что жизненный опыт не требуется», – уверял Уайзмен. А вот предсказание его сбылось: «Ты не можешь сочинять эпосы всю свою жизнь; но пока ты не научишься делать что-то еще, тебе просто-напросто приходится сочинять эпосы». Однако прокладывать свой путь в одиночку Толкина заставляла отнюдь не неопытность, но уважение к эпосу как к литературной форме. Другие формы он всерьез не рассматривал. Как отмечал Уэйн Г. Хэммонд, именно сочинение историй для детей «давало ему возможности (или оправдания) для того, чтобы поэкспериментировать с другими видами повествования, нежели формализованная проза или поэзия, к которым он прибегал, создавая свою мифологию».
Со смертью Дж. Б. Смита Толкин утратил «ярого и беззаветного почитателя». Уайзмен порою находил произведения Толкина поразительными и бесподобными, и у друзей были общие интересы – например, артуровские легенды. Но эти двое частенько конфликтовали: ценя хороший спор, они то и дело задевали друг друга. Такого рода проблемы в школе решались быстро, а вот в ходе долгих промежутков между письмами только усугублялись. Прямолинейный Уайзмен не скрывал, что «Утраченные сказания» в целом не находят в нем отклика, хотя никаких подтверждений того, что он их прочел, нет. В 1917 году он заявил Толкину, что тот не может соперничать с Александром Поупом или Мэтью Арнольдом и что этому замыслу суждено просто-напросто послужить прелюдией к чему-то более сто́ящему. Уайзмен допускал, что из него может родиться эпос, или великая поэма, или целая мифология, но настойчиво советовал: «Хотелось бы мне, чтобы ты уже миновал эту стадию и занялся чем-нибудь еще».
Уайзмен и Толкин виделись друг с другом иногда, от случая к случаю, но когда один стал директором школы, а другой профессором в Оксфорде, они постепенно осознали, что у них очень мало общего. Вероятно, гибель Смита и Гилсона тоже омрачала их мысли друг о друге. Они не ссорились; Джон Рональд всегда тепло вспоминал о Кристофере и третьего сына назвал в его честь. Однако ж друзья отдалились друг от друга, и Толкин утратил сурового, но полезного критика. Прямое влияние ЧКБО закончилось окончательно и бесповоротно.
Образовавшуюся пустоту заполнил К. С. Льюис. Эти двое познакомились в 1926 году, и Льюис, преподаватель английского языка и медиевист из оксфордского Модлин-колледжа, присоединился к «Углегрызам» – группе, основанной Толкином для совместного чтения исландских мифов и саг. Позже Толкин сделался завсегдатаем литературного кружка «Инклингов», сложившегося вокруг Льюиса начиная с 1930-х годов. К тому времени они уже обнаружили, что разделяют любовь к «Северному духу», и Льюис стал Толкину другом более близким, нежели кто-либо еще со времен расцвета ЧКБО. В самом деле, яркая личность Льюиса включала в себя несколько ролей, некогда отведенных разным членам клуба: компанейскую общительность и дружелюбие Роба Гилсона, критическую прозорливость Кристофера Уайзмена и, самое главное, пылкую творческую отзывчивость Дж. Б. Смита. Как и Толкин, Льюис уже написал кучу всего неопубликованного и все еще стремился стать великим поэтом, но к большинству современных авторов был нетерпим. «Он и никто иной впервые заронил в мою голову мысль о том, что моя “писанина” может оказаться чем-то бо́льшим, нежели личное хобби», – писал Толкин. Со всей очевидностью дни эйфории, когда три школьных друга настойчиво уговаривали его опубликоваться прежде, чем его пошлют в битву, остались в далеком прошлом.
К тому времени как Льюис прочел «Лэ о Лейтиан», пространную поэму о Тинувиэли, у Толкина появилась новая восторженная аудитория: его собственная семья. Поначалу Эдит участвовала в творческом процессе (она переписала набело «Домик Утраченной Игры» в феврале 1917 года и «Падение Гондолина» приблизительно в 1919 году), но это продлилось недолго. Однако Толкин начал писать истории для своих детей еще в 1920 году, когда впервые послал Джону письмо якобы от Рождественского Деда. В том же году Эдит родила второго сына, Майкла, а в 1924 году – третьего, Кристофера. В 1929 году на свет появилась дочь Присцилла. Для них-то Толкин и написал «Хоббита» – и показал его Льюису в 1933 году. Тот пришел в восторг.
«Хоббит» оказался втянут «на задворки» толкиновской мифологии, и процесс этот, что характерно, начался с проблемы подбора имени для полуэльфа, с которым Бильбо предстояло повстречаться в самом начале своего приключения. Толкин взял из «Сильмариллиона» имя «Эльронд» – там оно принадлежало не кому иному, как сыну Эаренделя, звезды-морехода. Очень быстро два Эльронда слились воедино, и даже Гондолин был мимоходом упомянут – в контексте едва различимой, но атмосферной древней истории.
В 1936 году об этой уникальной и увлекательной детской сказке узнали в издательстве «Джордж Аллен энд Анвин», и в следующем же сентябре «Хоббит» вышел в свет – и удостоился самых восторженных отзывов. В свете столь радужных перспектив «Аллен энд Анвин» тут же запросило продолжения, и в декабре 1937 года Толкин взялся за первую главу «новой истории про хоббитов». Так начался долгий процесс созидания толкиновского шедевра – сказания, которое (как позже утверждал он сам) «росло по мере написания, пока не превратилось в историю Великой Войны Кольца и не вобрало в себя множество проблесков еще более древней истории, ей предшествующей».
Двое оставшихся в живых представителей вдохновляющего «Лондонского совета» 1914 года наконец-то повстречались снова – на закате жизни, когда оба, удалившись от дел, жили на южном побережье Англии: Толкин, автор «Хоббита» и «Властелина Колец», укрывался от славы в Борнмуте, а Уайзмен, вышедший на пенсию директор школы, был энергичным председателем деревенской ассоциации в соседнем Милфорде-он-Си.
