На противоположной чаше весов, на уровне «романтической волшебной сказки… в соприкосновении своем с землей» находится «Сказание о Тинувиэли», действие которого происходит в Великих землях какое-то время спустя после того, как Валар вернули свет всему миру, создав Солнце и Луну. В «Тинувиэли», в черновом виде набросанной летом 1917 года и вдохновленной прогулкой среди «болиголовов» Руса вдвоем с Эдит, есть и история любви, и лесные фэйри, и комические эпизоды, разворачивающиеся на кухне у Князя Котов. Но при всей своей беззаботной веселости это «утраченное сказание» оказывается ближе всего к диапазону тональностей «Властелина Колец» и в конечном счете обретает торжественную серьезность мифа. Толкин издавна ценил и любил диалог между низким и высоким: его отзыв о поэте-мистике Фрэнсисе Томпсоне в 1914 году идеально подходит и к толкиновским произведениям: «Начать до́лжно с причудливо-эльфийского и нежного и продвигаться к глубокому: сперва послушайте скрипку и флейту, а потом научитесь внимать органному созвучию бытия».
Описывая королевство Артанор, лес, где фэйри охотятся и пируют, а незваный гость оказывается сбит с толку или заколдован, Толкин опровергает шекспировское представление об эльфах и фэйри как о легкомысленных, миниатюрных озорниках и бедокурах. Сперва он восстанавливает достоинство королевы фэйри, которая нелестно представлена в трагедии «Ромео и Джульетта» как причудница Маб, вызывающая иллюзорные сны:
Она в упряжке из мельчайших мошек
Катается у спящих по носам.
В ее повозке спицы у колес
Из длинных сделаны паучьих лапок;
Из крыльев травяной кобылки – фартук;
Постромки – из тончайшей паутины…
[117]Именно такие образы заставили Толкина призвать «чуму на Уилла Шекспира с его треклятыми паутинками» – за опошление Фаэри. Его собственная королева фэйри, таинственная Гвенделинг, не столь декоративна и более осязаема, пусть и исполнена тайны; за нею словно свита следуют соловьи, и она наделена божественной властью навевать сон:
Хрупкой и темноволосой была она, бледна и светла лицом, но ярко сияли бездонные глаза ее, и прекрасные, зыбкие, как туман, одежды – черные, расшитые блестящими гагатами и украшенные серебряным поясом, облекали ее стан. Когда пела она либо кружилась в танце, сон и забытье нисходили на вас, одурманивая разум. Воистину, была она духом, покинувшим сады Лориэна…
Гвенделинг, одна из первородных духов, последовавших за Валар в мир, становится королевой фэйри благодаря своему браку с Тинвелинтом – изначальным предводителем третьего эльфийского племени. Их дочь Тинувиэль наследует не только красоту и атрибуты Гвенделинг, но также – в этом наиболее чудотворном из толкиновских сказаний – ее колдовскую силу. Но это еще и любовная история – в которой любовь, приковавшая к месту и преобразившая скитальца Берена, когда он видит среди болиголовов танцующую Тинувиэль, кажется своего рода магией. Ее первый враг – это не демонические силы, но предубеждение и насмешки. Тинвелинт смотрит на нома-Берена с подозрением, поскольку народ номов пребывает в рабстве у Мелько
[118]. Когда Берен просит у короля руки его дочери, тот назначает ему испытание, кажущееся невыполнимым: Берен должен принести ему один из трех Сильмарилей, несравненных шедевров, созданных ювелирным мастерством номов: теперь эти камни сияют в короне Мелько. Тинвелинту кажется, что добыть их невозможно, и он просто-напросто подразумевает «нет»; но Берен воспринимает задание буквально и задерживается лишь для того, чтобы отметить, как дешево король ценит свою дочь. Его поход за Сильмарилем – это еще и стремление ниспровергнуть уничижительную иронию и утвердить истинные ценности.
Попытка Толкина «реконструировать» утраченные сказания на основе уцелевших фрагментов – например, восстановить величественное достоинство королевы фэйри – очень к тому близка. Описывая заключение Тинувиэли в фантастическом древесном домике и одновременную службу Берена у Тевильдо, Князя Котов, он обратился к двум знакомым сюжетам. Толкин создал вполне логичную и убедительную, пусть и мистическую историю на основе одного из сюрреалистических эпизодов сказки «Рапунцель», которую он знал по любимой детской книжке, «Красной книге сказок» Эндрю Лэнга. В то время как Рапунцель поднимает гостей в свою темницу на вершине дерева с помощью своих небывало длинных волос, Тинувиэль использует свои волосы (многократно удлиненные с помощью магии), чтобы бежать из заточения. Рапунцель – абсолютная пассивная жертва; Тинувиэль никоим образом не такова. Между тем имя «Тевильдо» [Tevildo] (номское Tifil, Tiberth – все они родственны эльфийскому слову, обозначающему ‘ненависть’) соотносится с популярным именем кота из средневекового «Романа о Лисе» – Тибальт /Тиберт. Такого рода сказки о животных Толкина не устраивали: в них звериное обличие – «это лишь маска, скрывающая лицо человеческое, прием сатирика или проповедника», позже говорил он. По этому Толкин придумал, что сохранившиеся воплощения Тиберта/Тибальта – вплоть до заносчивого уличного драчуна из «Ромео и Джульетты», который совсем избавился от звериной маски, – это только призраки и тени ныне позабытого чудовища Тевильдо:
Глаза его, удлиненные, весьма узкие и раскосые, переливались алым и зеленым светом, а пышные серые усы были тверды и остры, словно иглы. Урчание его подобно было рокоту барабанов, а рык – словно гром; когда же он завывал от гнева, кровь стыла в жилах – и действительно, мелкие зверушки и птицы каменели от страха, а зачастую и падали замертво при одном этом звуке.
Остается лишь жалеть, что позже, когда цветистые и красочные «утраченные сказания» сменились суровой простотой «Сильмариллиона», в нем не осталось места для этого поразительно гротескного, тщеславного, своенравного и жестокого зверя; но, по крайней мере, роль тюремщика Берена перешла от него ни много ни мало как к Некроманту Саурону. Между тем Тевильдо и остальные звери в этом сказании – верный говорящий пес Хуан и Каркарас, «огромнейший из всех волков, что когда-либо рождались на свет», – это смело и резко очерченные существа, у которых магия в крови: те человеческие характеристики, которыми они наделены, помогают выявить в них звериное начало.
Но история «про кошку с собакой» – это лишь испытание в преддверии настоящей катастрофы. Добравшись до Ангбанда, крепости Мелько, сумрачно громоздящейся над промышленными шахтами, где трудятся рабы, мы достигаем кульминации толкиновского повествования: того самого момента, когда малые, но отважные бросают вызов демоническому воплощению тирании и разрушения. Со временем Толкин стал воспринимать сказание о Берене и Лутиэн как «впервые встреченный следующий мотив (в “Хоббитах” он станет доминирующим): великие события мировой истории, “колесики мира”, зачастую вращают не владыки и правители, и даже не боги, но те, кто вроде бы безвестен и слаб». Такое мировосприятие лежит в основе идеи счастливого финала в волшебной сказке (и в христианстве), где обездоленные вновь обретают радость, но, возможно, Толкина также поразило, насколько оно подкрепляется опытом Великой войны, когда самые обыкновенные люди выходят за пределы обыденной жизни и вершат судьбу наций.
