Однако для того чтобы уничтожить Гондолин, одних только орков и балрогов недостаточно. «Из его неисчислимых запасов металлов с помощью своей власти над огнем» Мелько создает воинство «чудищ, подобных змиям и драконам неодолимой мощи, которые смогут переползти через Окружные холмы и выплеснут на равнину и на дивный город пламя и смерть». Сработанные «кузнецами и чародеями», эти сущности (трех видов) преодолевают границу между мифическим монстром и машиной, между магией и технологией. Громоздкие бронзовые драконы тяжело ползут на штурм и проламывают бреши в городских стенах. Огненные змии не в силах подняться по крутым и гладким склонам холма Гондолина. Но третья разновидность, железные драконы, несут в себе орков и двигаются на «железных звеньях, так искусно соединенных, что твари эти… обтекают любое препятствие вокруг или поверху»; они сокрушают городские ворота – «так непомерно тяжелы были эти туши», и под обстрелом «полые их бока лязгали… но скатывался с них огонь, и ничто не причиняло им вреда».
Однако чем больше отличаются эти чудища от мифических драконов, тем больше они напоминают танки на Сомме. Один военный мемуарист шутливо отмечает, что в газетах новые бронированные машины сравнивались с «ихтиозаврами, бармаглотами, мастодонтами, левиафанами, буджумами, снарками и прочими допотопными и мифическими монстрами». Макс Эрнст, воевавший в составе немецкой полевой артиллерии в 1916 году, увековечил эти сравнения на своем культовом сюрреалистическом полотне «Целебес» (1921): на картине изображено покрытое броней, грозное слоноподобное чудище с бессмысленным звериным взглядом. В «Таймс» торжествующе растиражировали один из немецких отзывов об этом британском изобретении: «Чудовище надвигалось – медленно, судорожными рывками, раскачиваясь из стороны в сторону и подскакивая, – но неотвратимо приближалось. Ничто не преграждало ему пути: словно бы некая сверхъестественная сила гнала его вперед. В окопах кто-то заорал: “Это сам дьявол!”, – и слова эти молнией разнеслись по всем позициям. Внезапно из-под сияющей брони железной гусеницы выплеснулись языки огня… позади дьявольской колесницы надвигались волны английской пехоты». Официальный военный корреспондент Филип Гиббс позже писал, что наступление танков на Сомме было «подобно волшебным сказкам о войне за авторством Г.Дж. Уэллса».
Действительно, в описании атакующей Гондолин армии – воинства, подобного которому «не видывали доселе и не увидят более вплоть до Великого Завершения», – ощущается привкус научной фантастики. В 1916 году Толкин предвосхитил афоризм Артура Ч. Кларка о том, что «любая достаточно продвинутая технология неотличима от магии». С современной точки зрения эта вражеская армия выглядит технологичной, пусть и футуристичной: ее бронзовые драконы, у которых «сердце и дух из пылающего огня», наводят на мысль о двигателях внутреннего сгорания. А вот в глазах нолдоли это войско кажется порождением колдовства. «Падение Гондолина» в контексте грандиозного разворачивающегося толкиновского замысла – это история, рассказанная эльфом; и двигатель внутреннего сгорания зачарованному взгляду представляется не иначе как металлическим сердцем, наполненным огнем.
Мелько – тиран, объявивший войну Гондолину, – это сам дьявол. Но он не заперт в мильтоновском Пандемониуме по ту сторону бездны Хаоса. Дорога в его ад идет на север и вниз, как в скандинавских мифах. Прозвище Мелько, Йелур [Yelur], связывает его с квенийским словом йелин [Yelin] ‘зима’, встречающимся в набросках конца 1915 года к «Кортириону среди дерев», в которых говорится о «морозном периоде йелин» и «льдистых коп[ьях] зимы с синими наконечниками, что маршем подходят сз[ади]»
[105]. Самого Мелько, по всей видимости, до Соммы в толкиновской мифологии не существовало, но его прообразом послужила эта поэтическая метафора – войсководитель, вознамерившийся уничтожить свет и жизнь; кроме того, он наделен теми же самыми «зимними» функциями.
Толкин всегда нетривиально и дерзко переосмысливал свои первоисточники. В отличие от Сатаны христианской традиции, Мелько выступает тюремщиком живых существ – невольники-нолдоли, надрываясь, работают на него в Преисподних Железа. Но, изобразив пребывание там номов как принудительное, Толкин тем самым перерабатывает предания о подземных мирах, где правят народы фаэри, такие как ирландские Туата де Дананн, и теперь эти подземные миры словно бы предвосхищают христианскую эсхатологию. Сошествие в этот эльфийский ад и задумывает Улмо – надеясь покончить с ним при помощи Туора.
Пленники, которые каким-то образом покидают Преисподние Железа, скованы «неодолимым страхом», так что, хотя бы они и находились далеко от владений Мелько, «мнилось им, будто он рядом, и трепетали сердца их, и не осмеливались бежать они, даже когда могли». Меглин, которого Мелько отпустил на свободу после того, как тот выдал все тайны Гондолина, возвращается к «общественной жизни» в Гондолине как ни в чем не бывало, но он уже не трудится, а пытается «заглушить свой страх и беспокойство» напускной веселостью. Теперь и он тоже оплетен «чарами бездонного ужаса», наведенными Мелько.
Мелько (более известный под своими позднейшими именами Мелькор и Моргот) воплощает собою тиранию машин по отношению к жизни и природе; он безжалостно эксплуатирует землю и ее народ, возводя громадную оружейню. С горькой неизбежностью номы и их средневековая технология проигрывают борьбу. Толкиновский миф подчеркивает практически непревзойденную эффективность машин в сравнении с мастерством рук и зоркостью глаз. Однако ж миф этот признает: машина не могла бы существовать без изобретателя и ремесленника. Мелько не знает, как уничтожить город номов; страшнее всего то, что именно Меглин из Гондолина придумывает план по созданию ползучих звероподобных машин, которые сокрушат оборону города. Номы движимы «неутолимой жаждой знания». Мелько не нуждается в их неуемной пытливости, а вот на их знание как таковое он полагается: он заставляет невольников-нолдоли добывать для него руду и работать с металлами, пока спина их не сгорбится от непосильных трудов. В Преисподних Железа высокие искусства и науки поглощаются и подавляются машинной индустрией – бесконечно однообразной и мотивированной ничем иным, как жаждой власти.
Мелько как литературный персонаж – больше, чем символ зимы или некая абстракция разрушительной алчности. По замечательному совпадению, он появился в 1916 году. Мечты о мировом господстве, шпионы, огромные армии, индустриальные рабы, «чары бездонного ужаса» – всем этим Мелько предвосхищает тоталитаризм, до которого уже рукой подать. Не прошло и года, как революция в России установила первую тоталитарную диктатуру, целью которой было подавить индивидуальную волю во имя экономики и большевистской власти. Ленин задал образец для Гитлера, Сталина, Мао и прочих политических монстров двадцатого века. Но на самом-то деле эти тоталитарные диктаторы просто довели до логической крайности дегуманизацию, уже просматривавшуюся в тяжелой промышленности, и воспользовались разрывом с прошлым, обусловленным Великой войной. Благодаря своей способности предостерегать против подобных крайностей, фантастическая литература имеет преимущество перед так называемым реализмом. «Реализм» инстинктивно стремится избегать крайностей по причине их неправдоподобия, а вот «фэнтези» их активно в себя вбирает. Оно гиперболизирует и проясняет человеческую ситуацию. Оно даже не отстает от вредоносных мечтаний будущих диктаторов. Разумеется, Толкин вовсе не имел намерения выступить с политическими прогнозами, но его произведения, тем не менее, предвосхитили события будущего. Существует духовное родство между злополучным Меглином и Уинстоном Смитом, который хлещет джин «Победа» под присмотром Большого Брата
[106].
