Наконец-то из 11-го батальона Ланкаширских фузилёров пришел приказ, призывающий новоиспеченного субалтерна в строй, и во вторник 27 июня 1916 года, за два дня до планируемого наступления, Толкин покинул занесенный песком Этапль. Не по сезону холодная погода сменилась летней жарой и грозовыми ливнями. В поезде на пути к Аббевилю Толкину удалось подремать, а когда он наконец прибыл в Амьен, назначенную на четверг атаку отложили из-за непогоды. Толкин пообедал в полевой кухне на площади, отвернулся от величественного собора и зашагал вверх по дороге на север, в холмистые поля и сады Пикардии, где все еще цвели синие васильки и алые маки и росли пижма, ромашка и полынь. Но тут разверзлись хляби небесные, дорога превратилась в реку, и к тому времени, как Толкин прибыл в свой батальон, он вымок насквозь.
Около восьми сотен солдат 11-го батальона Ланкаширских фузилёров разместились в амбарах в Рюбампре, где скучились старые, но крепкие фермы – к северо-востоку от Амьена, в тринадцати милях от линии фронта. На всех позициях британской армии за Соммой не нашлось бы постоя чище и комфорт нее, но поставить свою новоприобретенную раскладушку Толкину удалось лишь на полу фермерского дома. Поздно вечером прибыл еще один батальон из той же бригады – смертельно уставшие люди были по уши в грязи. Но их отправили куда-то еще, поскольку здесь места уже не осталось. Всю ночь напролет небеса озарялись вспышками артиллерийского огня и не смолкало глухое буханье.
На следующий день, в четверг 29 июня, в семь утра, под аккомпанемент интенсивного артобстрела далеко на востоке, солдат построили в попытке использовать последние часы для подготовки к атаке. За часовой разминкой последовал еще час строевых занятий, отработки штыкового боя и «беглого шага». Примерно четверть 11-го батальона Ланкаширских фузилёров составляли фактически такие же новички, как и Толкин, и еще четверо офицеров прибыли всего-то навсего днем раньше. Командир подразделения, подполковник Леннокс Годфри Бёрд, вступил в должность менее чем за две недели до того. Остальные в большинстве своем пробыли во Франции вот уже девять месяцев: шахтеры или ткачи из Бернли, Олдэма, Болтона, Уигана, Престона и Блэкберна – маленьких ланкаширских городков, где все друг друга знают. Шахтеры из Северного Ланкашира преобладали и во втором батальоне из четырех в составе бригады, еще один батальон составляли главным образом «белые воротнички» с полуострова Уиррал, графство Чешир. Это было кочевое сообщество изгнанников вдали от дома, без женщин, детей и стариков; большинство завербовалось в армию в первые два месяца войны, причем многие явились на вербовочный пункт в фабричных клогах – башмаках на деревянной подошве. Они отплыли из Англии в день Лосского наступления; поговаривали, что они предназначались для участия в битве, но потерялись в пути.
С этими работягами Толкин ощущал внутреннее сродство. В конце концов, значительную часть детства он провел либо в обветшалых бедных городских районах Бирмингема, либо среди крестьян, работавших в деревнях на окраинах города. Но военный протокол не позволял ему водить дружбу с «рядовым и сержантским составом». В обязанности Толкина входило ими командовать, муштровать их и обучать и, вероятно, просматривать их письма – работа цензора поручалась любому свободному офицеру, не обязательно командиру взвода. Толкину по возможности полагалось заслужить их любовь и преданность.
Однако, как и прежде, он делил кров и стол и общался с примерно тридцатью офицерами, в особенности с теми, к чьей роте был приписан, – в роту «А» входили несколько субалтернов в качестве взводных под началом капитана. 74-ю бригаду «усилили», добавив еще один батальон регулярной армии из Королевских ирландских стрелков, а несколько офицеров в составе 11-го батальона Ланкаширских фузилёров до войны служили в регулярной армии. Офицеры постарше «были в большинстве своем профессиональными военными, вернувшимися из отставки, – пишет Хамфри Карпентер в своей биографии Толкина. – Они отличались узколобостью и изводили подчиненных бесконечными повествованиями об Индии и Англо-бурской войне». Этих старых вояк Толкин находил не столь приятными: по его словам, с ним обращались словно с нерадивым школьником. Никого из тех офицеров, с которыми он познакомился в Личфилде и на Кэннок-Чейзе, в 11-й батальон не назначили; как выяснилось, с многими из здешних субалтернов помоложе Толкин имел мало общего. Он утвердился во мнении, что «самое неподобающее занятие для любого… это распоряжаться другими людьми», и сетовал: «На миллион человек не найдется ни одного, кто бы подходил для такой роли, а уж менее всего – те, что к ней стремятся».
Батальон находился в краткосрочной боевой готовности на случай, если планы внезапно изменятся; но небо хмурилось, задувал ветер, а наступление все не начиналось. У людей не было возможности присесть и задуматься о том, что сулят ближайшие дни: офицеры-специалисты проводили инструктаж по стрельбе из пулемета, по метанию гранат или (в случае Толкина) по средствам связи. На следующий день, 30 июня, повторилось то же самое. Нескольким офицерам и солдатам вручили награды за героизм, проявленный еще на хребте Вими. Бригада свернула лагерь, под покровом темноты за три с половиной часа совершила марш в направлении озаренного вспышками восточного горизонта и в час ночи остановилась на привал в большом селе Варлуа-Байон в семи милях от линии фронта. Во второй половине дня резкий ветер разогнал дождевые тучи; поползли слухи, что большое наступление назначено на следующее утро. Батальон Толкина оставался во втором эшелоне. Однако было ясно, что батальон Дж. Б. Смита выступит в первых рядах.
«Дорогой мой Джон Рональд, – писал он за пять дней до того в письме, которое Толкин получил уже в новом батальоне, – удачи тебе во всем, что может случиться в течение последующих нескольких месяцев, и пусть мы их переживем и увидим лучшие времена. Ибо, хотя я невысоко ценю собственные таланты, я возлагаю огромные надежды на объединенные труды ЧКБО. А поскольку мы друзья, Господь да благословит и сохранит тебя, чтобы ты вернулся в Англию и к жене.
А после того хоть потоп. Если прежний бесценный юмор ЧКБО когда-либо и имел возможность преодолеть чинимые препятствия, так этот час для нас настал… Я бы написал больше, да времени нет. И ты в будущем не жди… До свидания, во имя ЧКБО».
В тот же день Роб Гилсон написал отцу и Эстели Кинг, рассказывая о встреченном саде, заброшенном и заглохшем. «Дельфиниум, и колокольчики, и васильки, и маки всех видов и оттенков беспорядочно разрослись и заполонили его»
[74]. Это было «одно из немногих по-настоящему прекрасных порождений опустошительной войны. В зрелищах грандиозных и впечатляющих недостатка нет. Ночная канонада красива – не будь она столь ужасна. Есть в ней грозовое величие. Но как же цепляешься за проблески мирных сцен. Было бы чудесно снова оказаться в сотне миль от линии огня». Гилсон обошелся без напутствий. Однажды, промозглой и слякотной ночью, расхаживая между палатками за развалинами Альбера, он признался другу: «Что толку докучать людям прощальными письмами; мы же не блудные сыны. Кто выживет, напишет все, что нужно».
