Лиса боялась боли, боялась крови, боялась одного вида отцовского ремня. Она не умела выносить это и, если он наказывал ее, истошные и жалобные крики разносились по всей усадьбе, заставляя меня биться головой о стенку и затыкать уши от бессилия, потому что будучи запертой в собственно спальне я ничем не могла ей помочь и не могла остановить его.
Он нечасто это делал, только тогда когда считал, что я заслуживаю особого наказания, но она помнила эту боль подолгу: месяцами, а то и годами, хотя ее спину он еще не украсил такими шрамами как мою.
— Не надо трогать ее, она никогда не перечила вашей воле, отец! И я… тоже больше не стану! — сказала ему то, что он так хотел услышать. Изо всех сил старалась не показать как страшно мне от одной мысли, что он может так поступить с ней снова.
Вырвалась из мрачных воспоминаний и посмотрела на свою притихшую сестренку, конечно, об угрозах отца я ей ничего не говорила, она итак боялась его до смерти.
— Поедем на бал! — спокойно ответила я и направилась к выходу.
— Но как же я … если он отдаст тебя кому-нибудь, — голосом полным ужаса прошептала Алиса.
А я застыла на месте, не в силах даже повернуться к ней лицом, кусая губы — а я не знала, что делать тогда, не знала, как оставлю ее один на один с холодной и чужой женщиной и человеком, которого принято называть «папенькой».
— Этого не случится, я что-нибудь придумаю, ясно? Я не брошу тебя, Лисенок! — порывисто развернувшись и ухватив сестру за плечики, заглядывая ей в глаза, заставляя поверить в каждое слово.
«А как я это сделаю?» — голова заболела от расстройства.
Через полчаса нас позвали за стол ужинать.
В столовой как обычно стояла гробовая тишина.
Отец сидел во главе семейства, Милена по правую руку от него, оба молчаливые и совершенно спокойные. Алиса и я усаживались рядом, но в нашем молчании всегда было тяжелое давящее напряжение, боязнь совершить одно неверное движение и разозлить отца.
— В среду мы едем на бал! — объявил он, когда слуги принесли чай.
— Это просто замечательно! — с сарказмом заметила я.
Отец нехорошо свел брови, придирчиво изучая мое лицо.
— Завтра поедешь с матерью выбирать себе новое платье, ты должна выглядеть идеально! — сурово произнес он.
— Она нам не мать! — твердо ответила ему и прежде, чем отец ответил бы, продолжила. — Но я, конечно, поеду в город и выберу все необходимое, чтобы соответствовать своему статусу, отец! А что насчет моей прически? — снова примешав иронию в голос и тряхнув короткими прядями, выбившимися из скудно пучка на затылке, произнесла я.
Глаза главы семейства потемнели от злости, он сжал руки в кулаки, словно был готов в любую минуту сорваться с места и схватить старшую дочь за горло.
— Мы обязательно что-нибудь придумаем! Служанка Матильды, Вита, способно сотворить красавицу даже из настоящей уродины! — вставила свое предложение Милена, со снисхождением глядя на свою падчерицу.
Отец разжал кулаки и взгляд его несколько прояснился.
— Хорошая идея, так и поступим, дорогая!
Я уткнулась в чашку с зеленым чаем и не поднимала глаз, зная, сколько ненависти они могут в них сейчас разглядеть.
Милена презирала меня также сильно, как и я ее! Она никогда не заменит нам мать и еще она завидовала мне, я это знала, видела в каждом взгляде: завидовала моей молодости и красоте. Сама она уже имела седины на голове, на лице ее появлялись морщинки, волосы были тусклыми и редкими, она была ниже меня почти на полголовы и была слишком худа, потому что все время мучила себя диетами.
Я же, как и Алиса, унаследовала мамину красоту ее утонченные черты лица, ее фигуру с плавными женственными изгибами, у меня были большие выразительные глаза, густые ресницы и темные брови, чистая бархатистая кожа и здоровый румянец на щеках. Мужчины смотрели на меня, как собаки на аппетитную кость, — это правда, но я скорее согласилась бы стать уродиной, чем быть объектом вожделения.
«Что ж, видимо, мне в самом деле придется поехать на этот чертов бал!» — бросила беглый взгляд на Алиску, которая совсем побледнела: наверное, мысленно она уже прощалась со мной.
Тонкие девичьи ручки не удержали чашку, она слишком сильно нервничала в присутствии этих двоих. Фарфоровая чашка из любимого сервиза Милены полетела на пол и звонко разбилась, Алиса вскрикнула, зажмурилась и вжала голову в плечи.
— Мерзавка! Ты нарочно это сделала! — обвинительно завизжала мачеха, подскочив со своего места, и целенаправленно направилась к замершей от ужаса девушке.
Я тоже тут же подскочила со своего места, преграждая ей путь и воинственно вскинув голову.
— Куда это ты собралась? — фыркнула я, и плевать на то, что отец заставлял нас уважительно с ней общаться, — я не позволю этой твари обижать сестру.
— Она разбила чашку их сервиза моей покойной матери и должна ответить за это! — едва ли не переходя на визг, произнесла Милена.
— Какого сервиза? Вот этого? — поинтересовалась я, схватив точно такую же чашку и с наслаждением швырнув ее на пол, а потом взяла еще и блюдце с такими же красными розочками и тоже швырнула на пол со словами:
— Вот это я делаю нарочно, а она, уронила ее случайно, теперь ты видишь разницу? — я не боялась ее, я была настолько зла, что мне казалось я смогу придушить ее своими же руками.
— Довольно! — прогремел голос отца, и все затихли, только Алиса приглушенно всхлипнула.
Он встал со своего места, с грохотом уронив стул, и направился ко мне.
— Ударите, папенька? А как же бал? Я пойду на него с синяками и кровавыми ранами? А как же поход по торговым лавкам? — кажется, я окончательно потеряла инстинкт самосохранения.
Отец ударил меня по лицу, всего лишь пощечина, но щека запылала огнем, а я лишь с ненавистью смотрела на него.
— Кажется, я уже предупреждал тебя! — начал он.
— А я ничего такого не сделала, это она первая начала к нам придираться! — ответила и получила вторую пощечину, почувствовала привкус крови на губах — все верно он не любит, когда ему перечат.
— Накажи ее так, как посчитаешь нужным, Милена! — произнес отец, указывая на младшую дочь.
— А ты под арестом — выходить будешь только тогда, когда я разрешу, с сестрой общаться запрещаю, и молись, чтобы эта поездка оказалась удачной, и мне удалось найти для тебя достойную партию!
Милена схватила Алису за руку и куда-то потащила: она не станет ее избивать, это я точно знала, но унизить, запугать она сможет.
Я прожгла мачеху убийственным взглядом, не боясь гнева отца.
— Обидишь ее и пожалеешь об этом, — прошипела ей в спину.
Отец снова замахнулся для удара, и я могла бы увернуться, но знала, что так будет только хуже, да и не так и страшны для меня его пощечины.
