«Интересно, все французы не умеют загорать?» — с усмешкой подумала про себя.
Мой взгляд явно показался ему дерзким и неприличным, отчего он недобро свел брови и прищурил левый глаз, но промолчал, решил обойтись без едких фраз. Наверное, еще помнит, как я «случайно» попала ему коленом между ног, когда он также «случайно» попытался меня облапать, хорошо еще Алиска этого не видела — она в свои четырнадцать оставалась совершенным ребенком, до неприличия наивным и доверчивым: и это при таком-то папаше как у нас!
— Сегодня вы обе должны приложить все силы, чтобы освоить мои уроки, — напутственно произнес Пэтр, — он не любил говорить по-русски и часто изъяснялся на французском. Алиса знала его хуже, чем я и потому раздраженно морщила носик, когда чего-то не понимала, ну а я иногда делала тоже самое просто, чтобы позлить его.
— Я никогда в своей жизни не встречал настолько бездарных учениц! Как можно так плохо танцевать вальс! — примерно через час нудных и выматывающих тренировок произнес учитель, в голосе его сквозило отчаяние и злость.
— Почему вы так злитесь, мы с Алисой и раньше танцевали плохо! — невинно поинтересовалась я.
— Через два дня в городе в доме у Синевских состоится бал и ваш отец сказал, что обе дочери, в особенности старшая, должны танцевать безукоризненно, иначе он уволит меня, а я, знаете ли, пока еще не хочу терять этого места! — ворчливо отозвался он.
«Мда-а-а, опять будут унизительные смотрины и попытки засватать меня какому-нибудь вдовцу или престарелому старикашке! Что-то в последнее время папочка вплотную взялся решить мою судьбу!» — с досадой посмотрела на Пэтра, он как будто и не догадывался, что никто из нас двоих не расстроится, если его уволят, странный человек.
Настроение совсем испортилось, захотелось опять сбежать на сеновал к Стешке. Стешка, это моя ручная куница, рыженькая такая с аккуратными оттопыренными ушками и белой шерсткой на груди, я ее у заезжих цыган тайком выменяла на гребешок с самоцветами и с тех пор прячу в небольшой клетушке на чердаке, отец ее сразу удавит, если узнает, а она между прочим мой друг, Стеша всегда успокаивает меня, когда мне плохо, она и выслушает, глядя на меня своими умненькими черными глазками, и на плечо заберется, ткнувшись мордочкой в ухо.
После новости о предстоящем бале танцевать лучше никто из нас не стал, что ввергало француза в бездну отчаяния, не сдержав крепкого словца, он пулей вылетел из классной комнаты и оставил нас одних.
— Что будем делать? — тихо спросила Алиса, напряженно опустив плечики.
Я молчала и нервно теребила подол платья. После наказания с отсечением моей драгоценной косы я уже не решалась открыто грубить и пакостить «женихам» на балу, стала пытаться избежать самого посещения сего мероприятия. Прикидываться больной было бесполезно, и я как-то по осени специально застудила ноги и провалялась с температурой в полубреду целую неделю — никуда поехать не смогла, да и Алиску без меня никто на бал потащить не мог, все же полагалось сначала сватать старшую дочь, зато как только я стала поправляться отец с превеликим удовольствием отходил меня ремнем по спине так, что кровавые царапины остались и превратились в уродливые бледно-розовые полосы на светлой коже. Отец знал меня как облупленную, знал все мои хитрости и знал, что я неспроста заболела.
Через месяц, когда намечались именины в доме у Соловьевых, я подвернула ногу, сильно подвернула, едва не сломав, и тоже никуда не поехала, правда, неделю потом мыла полы на первом этаже, ругаясь про себя и зажимая зубы, чтобы не стонать и не всхлипывать от боли, потому что мыть пол с перебинтованной ногой, которую по наставлению лекаря нельзя было утруждать, было очень трудно.
Именно поэтому отец не говорил нам о новой поездке, чтобы не дать времени придумать очередную уловку, а я и не придумывала, прошлый урок был слишком красноречивым примером.
Нет, если вы подумали, что я говорю о мучительном мытье полов, то вы сильно ошибаетесь, помимо этого было еще кое-что.
Однажды вечером отец вызвал меня к себе в кабинет, я, прихрамывая, явилась, закрыла за собой дверь и выпрямилась, смело смотря ему в лицо.
С минуту он молчал, мучая меня этим ожиданиям, наблюдая за тем, как я напрягаюсь, чувствую ломоту в левой ноге, потому что на правую опереться не могу и сесть тоже дозволено не было.
— Ты ведь знаешь в чем дело, Риана! — спокойно начал он.
Я внутренне сжалась от его подозрительно мягкого тона. А еще я не любила своего имени, дурацкое оно у меня, не как у всех. Кухарка рассказывала мне, что его придумала мама, соединив имена своей матери и матери отца Ирины и Анны, получилось, на мой взгляд, совершенно никчемное, заморское имя. Из уст других детей оно звучало как прозвище зато, когда появилась Алиса и начала говорить, она сразу превратила его в короткое и ласковое Риа, так меня стали называть многие из моего окружения. Риа нравилось мне больше, хотя и оно не походило ни на одно другое славянское имя.
— О чем вы, папенька? — выдавила я из себя так же вежливо и невинно. Полагалось еще и смиренно голову опустить, а я не могла, мне казалось, что так я дам ему знать, что сломалась, позволила распоряжаться своей волей — так было в большинстве семей вокруг, но не в моей и не со мной.
— Если бы ты родилась мальчиком, все было бы иначе, — со вздохом сообщил он.
Это я тоже знала и давно. Он отставной офицер, полковник, очень хотел иметь сына, а не двух дочерей, но мама не подарила ему такого счастья и умерла, когда Лисе не исполнилось и двух лет от пневмонии, оставив нас на воспитание этого бесчувственного мужчины.
Он женился во второй раз, из холодного расчета, чтобы было кому нас вырастить и чтобы было кому родить желаемого наследника. Однако, и тут судьба сыграла с ним злую шутку: мрачная и хладнокровная Милена не была способна родить и выносить здорового ребенка, и в обоих случаях она рожала мертвых младенцев и сама едва тоже не отдала богу душу.
Наверное, он смирился с тем, что у него не будет сына, но всю свою желчь и разочарование неизменно выливал на нас с Алиской, чаще на меня, потому что я была старше, выносливей, упрямей и непокорной.
— Я не виновата в том, что у вас нет наследника! — бросила ему в лицо и почти с удовольствием отметила ярость в его глазах, для него напоминание о собственной ущербности было крайне неприятным.
— Хватит! Ты слишком много говоришь, — угрожающе произнес он, и я немного опустила взгляд, почувствовав, как сгущаются тучи над моей головой.
— Если ты еще хоть раз попытаешься испортить мои планы, клянусь, я возьму свой ремень… — он замолчал на несколько мгновений, а я даже не шелохнулась, я умела терпеть боль и давно уже не кричала, когда меня били.
— И не оставлю ни одного живого места на теле твоей горячо любимой сестрицы! — закончил свою фразу он.
Сердце в груди сжалось, я вздернула подбородок и опалила его яростным взглядом, который встретился с его насмешливым и бездушным. Я знала, он так и сделает: накажет ее вместо меня, потому что только так ему удавалось добраться до моего сердце и ранить меня, заставить ненавидеть не только его, но и себя саму.
