Так что это не было настоящими регрессиями в прошлую жизнь. И это не было любовью. Такое не было историей и не было реальностью. Такое не было телевидением, но происходило в твоих мозгах. Это была передача, а она была передатчик.
Это не был секс. Она была просто экскурсоводом в эротический сон. Гипно-стриптизёршей.
Каждый парень оставался в штанах в целях техники безопасности. В целях удержания. Вся дрянь заходила куда дальше финальных следов. И такое предотвращало случайности.
Мистер Джонс получал стандартный курс Мэрилин Монро. Он каменел на кушетке, потел и хватал ртом воздух. Глаза у него закатывались. Рубашка темнела в подмышках. Промежность вздымалась палаткой.
«А вот и она», — говорила мамуля мистеру Джонсу.
«Туман рассеялся, и вокруг сияющий, тёплый день. Ощутите воздух на своей обнажённой коже, на голых руках и ногах. Ощутите, как вы разогреваетесь с каждым выдохом. Почувствуйте, как становитесь выше и шире. Вы уже крепче и твёрже, багровее и трепетнее, чем вам когда-либо казалось».
Её часы показывали, что до следующего клиента им оставалось около сорока минут.
«Туман рассеялся, мистер Джонс, и тень перед вами — это Мэрилин Монро в тугом атласном платье. Она улыбается в золоте, её глаза полуприкрыты, её голова откинута назад. Она стоит в поле среди цветочков и поднимает руки, а когда вы подступаете ближе — её платье соскальзывает на землю».
Глупому маленькому мальчику мамуля обычно объясняла, что это не секс. То были не столько настоящие женщины, сколько условности. Проекции. Секс-символы.
Сила внушения.
Мистеру Джонсу мамуля говорила:
— Обладайте ею.
Говорила:
— Она вся ваша.
Глава 21
В эту первую ночь Дэнни стоит у входной двери, сжимая что-то, обёрнутое в розовое одеяло. Всё это видно в глазок маминой двери: Дэнни в своей широченной клетчатой куртке; Дэнни укачивает на груди какого-то ребёночка, нос у него пузырём, глаза пузырём, — всё пузырём из-за линзы глазка. Всё искажено. Его руки, сжимающие свёрток, побелели от напряжения.
А Дэнни орёт:
— Открой, братан!
А я открываю дверь настолько, насколько позволяет цепочка от грабителей. Спрашиваю:
— Что у тебя там?
А Дэнни поправляет одеяло на своём маленьком свёртке и отвечает:
— А на что похоже?
— Похоже на ребёнка, — говорю.
А Дэнни отзывается:
— Хорошо, — обхватывает розовый свёрток покрепче и просит. — Пусти, братан, а то уже тяжеловато.
Тогда я сдвигаю цепочку. Отхожу в сторону, а Дэнни устремляется внутрь и в угол гостиной, где взваливает ребёнка на обтянутый пластиком диван.
Розовое одеяло спадает, и наружу показывается камень: серый, гранитного оттенка, начищенный и гладкий на вид. Никакого ребёночка, на полном серьёзе, только этот булыжник.
— Спасибо за идею с ребёнком, — говорит Дэнни. — Люди видят молодого парня с ребёнком — и очень мило с тобой обходятся, — продолжает. — А видят парня, который тащит камень — и сразу все в напряге. Особенно если пытаешься затащить его в автобус.
Он прижимает край розового одеяла подбородком и берётся складывать его, держа перед собой, и рассказывает:
— Плюс когда ты с ребёнком — тебе всегда уступят место. А если забудешь деньги — тебя не выкинут, — Дэнни забрасывает одеяло через плечо, интересуется:
— Вот это дом твоей мамы?
Обеденный стол завален сегодняшними именинными открытками и чеками, моими благодарственными письмами, большим журналом, в котором «кто» и «где». Ещё тут мамин старенький десятиклавишный сумматор, с такой ручкой, как на игровом автомате, которую надо дёргать сбоку. Усевшись, начинаю заполнять сегодняшнюю квитанцию, отзываюсь:
— Ну да, это её дом, до тех пор, пока налоговики не вышвырнут меня через пару месяцев.
Дэнни сообщает:
— Хорошо, что у тебя здесь целый дом, а то мои предки требуют, чтобы со мной убрались все мои камни.
— Братан, — спрашиваю. — Это сколько же их у тебя?
Он добывает по камню за каждый день своего воздержания, объясняет Дэнни. Этим он занимается по ночам, чтобы иметь занятие. Ищет камни. Моет их.
Тащит их домой. Таким вот образом его реабилитация должна заключаться в серьёзных и хороших поступках, вместо того, чтобы просто не делать мелкую дрянь.
— Я тогда не занимаюсь этим, братан. — поясняет Дэнни. — Ты себе не представляешь, как трудно найти в городе хорошие камни. В смысле, не всякие там куски бетона или эти пластмассовые булыжники, в которых народ прячет свои запасные ключи.
Сегодняшний итог по чекам — семьдесят пять баксов. Всё от незнакомцев, проводивших мне приём Хеймлига по всяким-разным ресторанам. Это ни на грамм не похоже на деньги, в которые, как мне кажется, обойдётся трубка для желудка.
Спрашиваю Дэнни:
— И сколько же дней у тебя пока накопилось?
— На сумму в сто двадцать семь камней, — отвечает Дэнни. Останавливается у стола около меня, разглядывает именинные открытки, разглядывает чеки, интересуется:
— А где же знаменитый дневник твоей мамы?
Подбирает именинную открытку.
— Прочитать не выйдет, — говорю.
Дэнни извиняется:
— Прости, братан, — и пристраивает открытку на место.
«Да нет», — говорю ему. Дневник. Он на каком-то иностранном языке. Поэтому прочитать не получится. Наверное, мама рассчитывала, чтобы я не смог тайком подсмотреть в него в детстве, когда писала его так.
— Братан, — сообщаю. — Кажись, там по-итальянски.
А Дэнни отзывается:
— По-итальянски?
— Ну да, — говорю. — Знаешь, вроде «спагетти»?
По-прежнему стоя в своей широкой клетчатой куртке, Дэнни спрашивает:
— Ты уже ел?
Пока нет. Запечатываю конверт с квитанцией.
Дэнни спрашивает:
— Как думаешь, меня завтра изгонят?
Да, нет, наверное. Урсула видела его с газетой.
Квитанция готова назавтра к отправке в банк. Все благодарственные записки и опущенные письма подписаны, марки наклеены, всё готово в почту. Беру куртку с дивана. Около неё вдавливает пружины камень Дэнни.
— Так что там насчёт этих камней, — говорю.
Дэнни открыл парадную дверь и стоит на выходе, пока я тушу кое-где свет. Рассказывает, стоя в проходе:
— Да не знаю. Но камни-то, это же, типа — земля. Эти камни вроде как набор. Это земля, но её нужно как-то собрать в кучу. Типа земельное владение, только оно пока дома.
