А сегодня так отчаянно захотела увидеть его, хоть одним глазком. Изнывала просто. И больше всего на свете мне хотелось, чтобы всё стало как раньше, до вчерашнего педсовета, когда мы просто ничего не знали. Неужели я – предательница?
Раз за разом я заглядывала в телефон, но Дима молчал. Не звонил, не писал. Даже в «наше» время. Хотя в сети появлялся.
А потом меня пронзило: он ведь ещё вчера всё решил. Как только узнал, кто я – сразу поставил точку. Только почему я так не могу? Почему я прошу его в мыслях: напиши хотя бы слово…?
***
Он молчал. Четвертый день молчал. И в школе не появлялся. Я осунулась, посерела – сама себя в зеркале не узнавала. Я и не представляла, что без человека может быть так плохо.
В пятницу Ян Маркович вызвал меня к себе и сообщил, что Алексея Витальевича больше не будет в нашей гимназии. Физрук, оказывается, уволился добровольно-принудительно.
Прекрасная новость, но мне всё равно. Попович остался в том времени, когда я была счастлива. И то время безвозвратно прошло.
Директор, вероятно, ждал от меня какой-то реакции и, не дождавшись, снова заговорил:
– У меня к тебе только одна просьба. Об этой неприятной ситуации не стоит распространяться, хорошо? Иначе это ляжет позорным пятном на всю гимназию, но другие ведь не виноваты…
– Могу идти?
– Да, конечно, иди.
Прошёл ещё один день, пустой и мучительный. Если б хотя бы знать… если б Дима хотя бы сказал: прости, не могу быть с тобой… наверное, я бы не так терзалась и изводилась. Я бы хоть знала, что ему жаль, а так…
И Дима меня словно услышал – поздно вечером прислал коротенькое сообщение. Всего одно слово: «Прости».
И нет – легче мне не стало. Я снова плакала полночи над этим его «прости», глотала слезы, зажимая рот подушкой.
***
В субботу снова зарядили дожди. Пока я добежала до школы – промокла насквозь. С волос струилась вода, в туфлях противно хлябало, куртку – вообще хоть отжимай. Дрожа от холода, я влетела в гардеробную и… столкнулась с Димой лицом к лицу.
35
Несколько долгих секунд мы смотрели друг на друга. Я забыла, куда торопилась, забыла, по-моему, даже, как дышать. На мгновение мне показалось, что между нами всё как прежде. Но затем пронзительная синева его глаз подернулась льдом. Взгляд погас, снова стал чужим. Невыносимо больно это видеть.
– Привет, – наконец произнёс он глухо. – Как ты?
А я не могла выдавить из себя ни звука. Боялась, что начну говорить и просто разрыдаюсь.
Вчера я думала, что лучше бы он объяснился со мной. Сказал бы прямо: мы не можем быть вместе, прости… Думала, мне так будет легче. Но нет. Смотрела сейчас в его глаза, и внутри всё стыло. И отчаянно хотелось закричать: не бросай меня, не предавай, ты же обещал…
Я же не виновата в том, что мой отец тогда искалечил твоего брата. Я же не виню тебя за то, что твой брат сел пьяным за руль, сбил меня, маму, убил мою младшую сестру, а потом откупился. Мы не должны расплачиваться за их грехи. Я тоже до сих пор не могу поверить, что это твоя семья разрушила нашу жизнь, но… разве можно разлюбить в одночасье? Да, ты ни разу не сказал мне, что любишь, но я это чувствовала и без слов.
А теперь что, будто ничего и не было?
Но вслух произнесла совсем другое. Сухим, бесцветным голосом спросила:
– Значит, между нами… всё?
И замерла, застыла в ожидании ответа-приговора.
Он молчал. Стиснул челюсти так, что проступили скулы. Перевёл взгляд куда-то вбок. Теперь я видела – его равнодушие напускное. Это всего лишь маска. И она дала трещину. На самом деле, ему так же больно. Но ещё я видела, что он не может пойти против семьи. И сказать мне в глаза горькую правду ему тяжело, а кривить душой он не умеет. Вот и молчит.
Но я и сама уже всё поняла. Нас больше нет…
Сейчас скажу ему: ясно, ладно, бывай. Что тут ещё сказать, чтобы не уронить лицо? Чтобы не показать, что я на грани. Что мне без него даже жить не хочется.
Нет, я, конечно, переживу, куда денусь. Другой вопрос – как…
Я вдохнула поглубже. Ну же, соберись, велела я себе, попрощайся с ним и иди на урок. Эта затянувшаяся пауза и так унизительна: жду от него ответа – словно милостыню прошу.
Я сглотнула ком, но он будто сдвинулся чуть ниже и камнем застрял у меня в груди. Вздернула подбородок… только б не заплакать. Улыбнуться бы ему гордо, да губы дрожали.
– Ясно… – наконец выдавила я из себя. На остальные слова сил уже не осталось.
И тут Дима ответил:
– Я этого не хочу. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.
Я качнула головой.
– Нет, Дима, теперь не знаю.
Ну, скажи! Скажи, что чувствуешь ко мне, раз уж начал. Но он молчал. И этот его виноватый взгляд говорил яснее любых слов: что бы он ни чувствовал, как бы ни относился, теперь это не имеет никакого значения.
Развернувшись, я вышла из гардеробной, ощущая затылком его взгляд. Свернула направо на автомате, совершенно забыв, какой у нас сейчас урок, куда нужно идти. Мне просто хотелось скорее скрыться. Я шла бездумно вперёд, ускоряясь с каждым шагом. И под конец едва не бежала.
Тут прозвенел звонок, и я словно очнулась. Сообразила, что забрела совсем не туда. Пришлось припустить в обратную сторону.
На урок я опоздала минуты на три. Математичка к таким моментам относилась всегда крайне болезненно, но в этот раз ни слова мне сказала. Даже не так – она уж было вскинулась, готовая отчитать меня, но, увидев, что это я, сразу передумала. Подозреваю, что это всё из-за моей истерики на педсовете. Учителя до сих пор поглядывали на меня с опаской и не вызывали отвечать.
В общем-то, сейчас мне это было на руку. Потому что, как я ни пыталась – ни на чём не могла сосредоточиться. Ни о чём не могла думать. Самые простейшие вещи я делала исключительно по инерции. А что-то посложнее вгоняло меня в ступор.
На четвертой перемене я зачем-то поплелась со всем классом в столовую. Просто все пошли – и я за ними. И уже там поняла, что зря. Прямо напротив за столом ашек сидел Рощин и смотрел на меня неотрывно. Я и так с трудом держалась, а этот его взгляд буквально жёг меня насквозь, заставляя ещё сильнее мучиться. Так и хотелось ему высказать: ну зачем ты так смотришь, раз уже всё решил? Зачем меня терзаешь?
К черту всё! Не могу так больше. Я поднялась, так и не притронувшись к еде. Выскочила из столовой. И почти сразу услышала за спиной:
– Таня!
Я не оглянулась, не остановилась, наоборот, прибавила шагу. Не хотела, чтоб он видел, как мне плохо. И вообще, пусть оставит меня в покое. К чему эта агония?
Но Дима догнал меня, поймал за локоть.
