Никто не пытается ей помешать
Товарищ Злыдня проходит, пошатываясь, через синий холл. Поскальзывается на розовом мраморе. Ее юбки волочатся по полу, она хватается за край стойки и поднимается на ноги. Падает лицом на тарелку с мясом и так и стоит
У нее за спиной, на ступенях, обтянутых синим ковром, — отпечатки кровавых следов
Здешний призрак опять появился и снова пропал.
Нам видно только нагромождение ее серых локонов: как они ходят вверх-вниз над бумажной тарелкой на мраморной стойке. Сзади у нее на платье расплывается алое пятно, словно там распускается красный цветок. Оно все больше и больше. Потом парики поднимаются, и она вся отворачивается от пустой тарелки. Сжимая в синюшной руке последний мясной завиток, Товарищ Злыдня облизывается и говорит:
— Жесткое оно какое-то и горькое
Нужно, чтобы кто-то что-то сказал. Что-то… доброе
Тощий Святой Без-Кишок говорит
— Обычно я не ем мяса, но это было… очень даже вкусно. — И он смотрит по сторонам.
Повар Убийца зажмуривает глаза и предостерегающе поднимает ладонь, лоснящуюся от жира.
Он говорит
— Я вас предупреждаю… не надо критиковать мои блюда… И мы все киваем: да. Было вкусно. У всех пустые тарелки. Мы глотаем, не переставая жевать. Мы вылизываем свои зубы, подбирая остатки масла. Или жира.
Товарищ Злыдня идет к диванам посередине фойе холла, точно по центру, под застывшими искрами самой большой во всем театре хрустальной люстры. Она берет синюю бархатную подушку с золочеными кисточками по уголкам и кладет ее у подлокотника. Сбрасывает с себя туфли. Ее белые чулки испачканы красным. Она садится и собирается лечь на диван головой на подушку. И тут она морщится, Товарищ Злыдня. Лицо напрягается на пару секунд, но потом расслабляется. Она лезет рукой за спину, щупает себя под промокшими юбками. Наклоняется чуть вперед, словно собирается встать, и ее взгляд упирается в кровавые следы, что протянулись за ней по синему ковру, от лестницы до буфета, а оттуда уже — до дивана.
Мы все смотрим на кровь, льющуюся из ее сброшенных туфель.
Продолжая жевать — челюсть ходит по кругу, как у коровы со жвачкой, — Товарищ Злыдня смотрит на нас.
Пытается переварить эту сцену.
Потом она вынимает руку у себя из-под юбки. В руке зажат обвалочный нож Повара Убийцы. С лезвием в сгустках запекшейся крови.
Повар Убийца выходит из-за буфетной стойки. Он раскрывает ладонь, шевелит жирными пальцами и говорит:
— Отдай. Это мой.
И Товарищ Злыдня прекращает жевать. Глотает и говорит:
— Я…
Товарищ Злыдня смотрит на нож и на завиток мяса в другой руке.
На этом кусочке, там татуировка. Роза, которую она сама никогда раньше не видела. Разве что, может быть, в зеркале. Только теперь эта роза покоричневела.
Граф Клеветник облизывает тарелку, так что его лицо скрыто бумажным кругом.
Товарищ Злыдня говорит:
— Я всего лишь упала в обморок… Она говорит:
— Я потеряла сознание… и вы сожрали мою задницу? Она смотрит на жирную пустую тарелку, которая так и стоит на буфетной стойке, и говорит:
— Вы мне скормили мою же задницу? Мать-Природа рыгает, прикрыв рот рукой, и говорит:
— Прошу прощения.
Повар Убийца тянется за ножом; видно, что под ногтем на большом пальце еще остался тоненький красный полукруг. Он поднимает глаза и смотрит на тысячи крошечных отражений Товарища Злыдни, искрящихся в пыльных хрустальных висюльках на люстре. И каждая держит в руке по розе, запеченной с каджунскими специями.
Обмороженная Баронесса отворачивается, но продолжает внимательно наблюдать за своей собственной уменьшенной версией этой реальности: за отражением Товарища Злыдни в зеркале за буфетной стойкой.
У нас у каждого своя версия Товарища Злыдни. Своя история о том, что происходит. Каждый уверен, что его версия и есть реальность.
Сестра Виджиланте смотрит на часы и говорит:
— Ешьте быстрее. До темноты — всего час.
Все эти уменьшенные отражения Товарища Злыдни, они тяжело сглатывают. Их синюшно-белые щеки надуваются. Горло сжимается, словно они подавились своей собственной горькой кожей.
Каждый из нас обращает свою реальность в историю. Переваривает ее, чтобы сделать книгу. Все, что нам видится, — это готовый сценарий для фильма.
Мифология нас.
А потом, именно в нужном месте полноразмерная Товарищ Злыдня, сидящая на диване, обтянутом гобеленовой тканью, она соскальзывает на пол. Ее глаза все еще приоткрыты — смотрят вверх на хрустальную люстру. Она лежит в ворохе бархата и парчи на розовом мраморном полу. И вот тогда она и умирает. 06-валочный нож так и остался зажатым в руке. В другой руке так и остался коричневый завиток ее поджаренной задницы.
На диване расплылось красное пятно. Там, где сидела Товарищ Злыдня. Синяя бархатная подушка еще удерживает вдавленный отпечаток ее головы. Товарищу Злыдне уже не быть камерой, скрытой за камерой, скрытой за камерой. Пращи о ней — она в наших руках. Она застряла у нас в зубах.
Ее голос — лишь шепот. Товарищ Злыдня говорит:
— Наверное… я это заслужила…
На перемотку уходит буквально секунда, а потом ее голос опять повторяет, из диктофона Графа Клеветника:
— …я это заслужила… я это заслужила…
Начеку
Стихи о Товарище Злыдне
— Я лишилась девственности, — говорит Товарищ Злыдня, — через уши.
Когда была совсем маленькой, когда еще верила в Санта Клауса.
Товарищ Злыдня на сцене: стоит, уперев руки в боки, кожаные заплаты на локтях туго натянуты.
Высокие армейские ботинки со стальными носами зашнурованы до самого верха,
ноги расставлены на ширину плеч.
Мешковатые камуфляжные штаны подвязаны на лодыжках.
Она наклоняется так далеко вперед, что тень подбородка падает ей на грудь, прямо на серо-зеленый жилет из комплекта армейского обмундирования.
На сцене вместо луча прожектора — фрагменты из фильма:
Демонстрации и пикеты, мегафоны у ртов
и сами рты — как мегафоны.
Губ нет, каждый открытый рот — это сплошные зубы.
Рты распахнуты так широко, что глаза у орущих зажмурены.
— Когда суд назначил совместную опеку, — говорит Товарищ Злыдня, — мама сказала мне…
Если вдруг посреди ночи,
когда ты крепко спишь у себя в кроватке,
