Дождь не прекращался, на лужах набухали и лопались пузыри, а в воде отражалось беспросветно-серое небо. Вдруг под крышу остановки, растолкав всех локтями, втиснулась бабка в зеленом полиэтиленовом дождевике с сумкой-тележкой в руках. Тайка вздохнула, но посторонилась, насколько это вообще было возможно, а вот мать, скривившись, фыркнула:
— Эй, нельзя ли поаккуратнее?
— Ой, кто бы говорил, — буркнула бабка, пинаясь еще сильнее: и тележкой своей нарочно по ногам проехалась. — Ты, Аннушка, совсем страх потеряла. Али забыла, о чем мы с тобой договаривались? Ты можешь делать что пожелаешь, но твое дитятко с дивьей кровью теперь наше.
И тут Тайка ахнула, вспомнив, где прежде слышала этот голос.
— Матушка Осень, вы?! — Ее лицо озарила улыбка, а вот мать, наоборот, побледнела как полотно:
— Тебе меня не остановить!
Она схватилась за подвеску на шее, и Тайка поняла, что мать носит какой-то оберег. Интересно, где взяла? Ведь сама она его сделать не могла — бывшей ведьме такое не под силу.
— Большую глупость ты затеяла, Анна, — старуха поджала губы. — Но я не стану тебя неволить. Просто предупрежу: добром это не кончится. Слово не воробей: вылетит — не поймаешь.
— Вы не волнуйтесь, матушка Осень. Я обязательно вернусь.
Тайка сперва сказала это шепотом: другим людям на остановке совсем ни к чему было слышать их беседу. Но спустя мгновение она поняла, что беспокоилась зря: вокруг давно царила гробовая тишина — никто не сопел, не кашлял, не болтал с соседями, не шуршал пакетом… Даже шум дождя стих, потому что все капли застыли в воздухе, так и не долетев до земли. Выглядело, будто весь мир поставили на паузу, как кинофильм.
— Надеюсь, это случится не слишком поздно… — В голосе седовласой ведуньи чувствовался холод. — Как-никак навья седмица начинается. Летней нечисти пора на покой, зато злая зимняя, наоборот, в силу входит. Нехорошо в такое время Дивнозёрье без ведьмы-хранительницы оставлять…
— Вот только запугивать нас не надо! — Маминого лица Тайка не видела, но почему-то была уверена, что та злится. В такие моменты ее зеленые глаза всегда становились темными, как болотные омуты: такого даже очками не скроешь. — Ты называешь это даром рождения, но я ничего такого себе не хотела и не просила. И Тая тоже. Мы люди и имеем право сами выбирать свою судьбу.
— Ты уже свой выбор сделала, — ведунья покачала головой. — Негоже после драки-то кулаками махать.
— Я — да. А вот Тае это еще предстоит.
— Да как же она решит, коли ты ей выбора не оставила? Слыхала, небось, про нитяной лес? Вот, считай, взяла ты свою ниточку и на нее перевязала. Взвалила на плечи малой девчонки непосильную ношу. А еще мать называется…
— Да что ты об этом знаешь?! У тебя разве свои дети есть?
Тайка не вмешивалась, но слушала и наматывала на ус. Понимала: непростые дела тут творятся, и многое из того, что будет в запале сказано, потом аукнуться может.
Старуха поправила седую прядку, выбившуюся из-под платка:
— Все вы мои дети: умные ли, глупые, а все одно сердцу родные. Не там ты недругов ищешь, Аннушка. Настоящий твой враг в городе прячется, ох, чую его гнилой дух… — она шумно втянула носом воздух.
Мать шагнула вперед. Тайка видела, как напряглись жилы на ее руках, как сжались кулаки, а ногти впились в ладони.
— Тогда что же ты меня гнала взашей всякий раз, когда я в гости приезжала? Камни под ноги подсовывала, ветками хлестала, дождем с чистого неба мочила?
— Нешто оби-и-иделась?! — не без ехидства протянула бабка. — Тебе, выходит, можно куролесить и нос задирать, а мне нельзя? Знаешь, как больно, когда ты к кому-то со всей душой тянешься, а тебе в ответ дулю с маком кажут? Я так рассудила: хлебни-ка и ты из моей чаши, Аннушка, попробуй на вкус не медок, а горечь полынную. Может, одумаешься… Ну, вспылила, с кем не бывает.
Мать на мгновение замерла, будто в нерешительности, а седая ведунья улыбнулась: от ее глаз, будто солнечные лучики, разбежались морщинки… казалось, вот-вот рассмеется бабка — и кончится дождь, а вместе с ним уйдут и все невзгоды. Но нет: мать вдруг вскинулась, бросила зло и отрывисто:
— Знаешь, я уже не маленькая девочка, чтобы верить в твои сказки! Забирай обратно и мед, и полынь. Оставь нас в покое!
Миг — и в мир снова вернулись запахи и звуки, зависшие капли наконец-то упали на землю, люди загалдели, хватая сумки: к остановке подъезжал долгожданный автобус.
Матушка Осень же просто исчезла, словно ее тут никогда и не было.
Странные дела творятся (2)
***
Всю дорогу до города они ехали молча. Марфа, прижимаясь лбом к окну, вовсю таращила глаза и то и дело восторженно ахала, Пушок спал, свернувшись калачиком у Тайки на коленях, и даже тихонько похрапывал, а мать смотрела в одну точку, погрузившись в явно очень грустные мысли.
Она очнулась, только когда автобус прибыл на автовокзал, и засуетилась, доставая с полок сумки. Тайка была уверена: вся эта бодрость напускная — наверняка на душе у мамы до сих пор скребли кошки.
Ко второй половине дня распогодилось и сквозь тучи проглянуло золотое осеннее солнце, поэтому они решили добираться от вокзала до дома пешком — идти было совсем недалеко: всего несколько кварталов. Выспавшийся Пушок гордо обозревал окрестности и шипел на пробегавших мимо собак.
Желтую шестнадцатиэтажку Тайка увидела издалека и сразу узнала, хотя прежде не была в новой маминой квартире — только видела на фото дом и голые стены еще до ремонта. Теперь ей было очень интересно, как все изменилось.
Мама остановилась у подъезда и достала ключи:
— Ох, готовьтесь, девочки, у нас лифт не работает, придется на десятый этаж пешком топать.
— Ничего, после стольких часов в автобусе полезно немного размяться, — бодрым голосом отозвалась Тайка. — А ну-ка, кто первым до десятого?
Пушок, раскрыв крылья, с радостным уханьем рванул вверх. Тайка припустила за ним, но где-то в районе восьмого этажа остановилась. Тягаться с коловершей было непросто — у него вон какие крылья! А мама с Марфой все равно отстали. Так что она решила ненадолго присесть и отдышаться.
Тайка подошла к подоконнику, но заметила, что там уже занято. Сперва она подумала, что в подъезд пробрался какой-то бездомный, и попятилась, чтобы не разбудить сухонького бородатого деда, скрючившегося под старым одеялом, из которого в местах разъехавшейся стежки клочьями торчала вата.
Но, приглядевшись получше, Тайка поняла: это был вообще не человек. Больше всего старичок напоминал домового, но те обычно жили в квартирах, а не на подоконнике возле мусоропровода. Наверное, это какая-нибудь особая городская нечисть. Может, подъездный? Лестнично-клеточный?.. Или как его еще назвать?
Осторожно, чтобы не потревожить деда, она поправила одеяло, сползшее с острого худого плеча, и медленно потопала на десятый, чтобы вместе с Пушком дождаться остальных.
