Мы с Бренди стоим и смотрим.
Я ужасно хочу уничтожить Эллиса, поэтому не могу допустить, чтобы столь замечательный процесс издевательства над ним сейчас прервался.
Я дергаю Бренди за рукав, желая сказать, что нам лучше опять подняться наверх. Ей не мешает еще немного отдохнуть. И проглотить дополнительную горстку таблеток бензедрина.
Глава двадцатая
Что касается пластической хирургии, в "Мемориальной больнице Ла-Палома" я целое лето занималась изучением ее возможностей.
Со мной беседовали пластические хирурги, я смотрела принесенные ими книжки. С картинками. Слава богу, они были черно-белыми.
Мне объяснили и показали, как я смогу выглядеть спустя несколько лет жутких страданий.
Многие пластические операции начинаются с пересадки так называемого лоскута на питающей ножке.
Смотрится это кошмарно. Даже на черно-белой картинке.
А я еще подумывала когда-то стать врачом.
Прости меня, мама.
Прости меня, Господи.
Манус сказал однажды, что каждый видит в родителях Бога. Ты любишь их и пытаешься им угодить, но живешь по своим правилам.
Хирурги объяснили мне, что невозможно просто отрезать кусок кожи с одного места и переместить на другое. Ведь речь идет не о прививке растений. К пересаженному участку кожи должна поступать кровь, а вены и капилляры не во всех случаях могут к нему присоединиться. Если этого не происходит, он просто отмирает и отторгается.
Ужасно, но теперь, когда я вижу, что человек краснеет, в моей голове возникает единственная мысль: мысль о том, что под кожей любого участка человеческого тела циркулирует кровь.
Один из пластических хирургов, занимающийся дермабразией[Дермабразия - удаление эпидермиса и сосочкового слоя кожи с лечебной или косметической целью], сравнил свою работу с обработкой созревшего помидора на ленточно-шлифовальном станке. Получается, ему платят непонятно за что.
Чтобы воссоздать челюсть человека, необходимо рассечь кожу у основания его шеи и отделить ее от тела, но сверху не отрезать.
Представьте себе такую картину: от вашей шеи отодрана кожа, но от нижней части лица она не отсоединена и болтается, подобно тряпке. И все еще жива, поэтому получает кровь.
Кто- то берет эту кожу и сворачивает в трубочку. С нижней части вашего лица свисает кусок плоти. Он должен зажить.
Живая ткань. Теплая, болтающаяся возле шеи. Наполненная свежей здоровой кровью. Это и есть лоскут на питающей ножке.
Только этот первый этап может продлиться несколько месяцев.
Перенесемся в красный "фиат". На Бренди темные очки. Манус все еще в багажнике.
Мы едем по Скалистым горам, в районе Бьютта. Вокруг развалины какой-то крепости. Если бы завтра был
выходной, то учащиеся средних школ "Паркроуз", "Грант" и "Мэдисон" пили бы сейчас в этих руинах пиво и наслаждались прелестями небезопасного секса.
Особенно людно здесь, наверное, по вечерам в пятницу.
Молодежь смотрит с этой вершины вниз и видит свои дома со светящимися голубым телевизионным сиянием окнами.
Развалины, мимо которых мы проезжаем, - каменные глыбы, покоящиеся друг на друге. Почва между ними - ровная, каменистая и покрыта битым стеклом и жесткой травой.
Повсюду вокруг нас высокие утесы. Их нет лишь на дороге, устремляющейся вверх.
Тишина настолько оглушающая, что кажется, ею вот-вот задохнешься.
Нам необходимо где-нибудь остановиться. Я должна решить, что делать дальше.
У нас в запасе два-три дня. К возвращению Эви домой нам следует уехать как можно дальше.
Потом я позвоню ей и потребую денег.
Она передо мной в неоплатном долгу.
И я не намерена прощать ей его.
Бренди сворачивает в самую тьму и резко жмет на тормоза. Если бы не ремни безопасности, нас вдавило бы в приборную доску. Фары гаснут.
От грохота и дребезжания, наполняющего машину, звенит в ушах.
- Извини, - говорит Бренди. - На полу каким-то образом оказалась какая-то непонятная штуковина. Она попала под педаль тормоза, когда я на нее нажала.
Из- под наших сидений раздается переливчатая металлическая музыка. Я смотрю вниз и вижу выскочив-
шие к моим ногам кольца для салфеток и серебряные чайные ложки. У ступней Бренди - подсвечники. А еще выскользнувшее наполовину большое плоское блюдо из серебра. В нем отражается свет звезд.
Бренди поворачивается ко мне, опускает очки на кончик носа и вскидывает подведенные карандашом брови.
Я жму плечами и выхожу из машины, чтобы освободить груз-свою-любовь.
Я открываю крышку багажника, но Манус не двигается. Его колени прижаты к локтям, ладони - к лицу, ступни - к заднице. Он похож на зародыша. То, что вокруг него, я вижу впервые. Наверное, все дело в том, что когда я запихивала его в багажник, пребывала в состоянии крайнего потрясения. Вот и не обратила внимание на все эти серебряные вещицы. Манус лежит в них.
В ценностях.
В сувенирах.
Бренди вылезает из машины и приближается ко мне.
- О черт! - восклицает она и закатывает глаза. - О черт! Черт!
Я смотрю на пепельницу рядом с задом бесчувственного Мануса. Вернее, это гипсовый слепок. Подобные вещицы делают дети в начальной школе, чтобы подарить маме в День матери.
Бренди сдвигает волосы со лба Мануса.
- Классный парень, - говорит она. - Но наверняка во время езды в этом багажнике получил серьезную травму головы.
Я слишком устала, чтобы объяснять ей в письменном виде, что произошло. Но уверена, что никакой травмы Манус не получил.
Просто наглотался валиума.
Бренди снимает очки, чтобы лучше видеть. Потом сдергивает с головы шарф Гермеса, расправляет волосы, облизывает и закусывает губу. На всякий случай, ведь Манус может очнуться в любую минуту.
- Классных парней, - говорит она, - лучше кормить барбитуратами.
Я беру это на заметку.
И начинаю теребить Мануса.
Через пару минут он медленно приподнимается и свешивает ноги. И приоткрывает свои волшебные голубые глаза. Потом моргает. Закрывает их вновь, опять открывает и щурится.
Бренди подается вперед, ей не терпится показаться Манусу.
Мой брат намерен украсть у меня жениха. Мне хочется убить всех.
- Просыпайся, красавчик, - говорит Бренди и теребит Мануса по подбородку.
Манус жмурится:
- Мама?
- Проснись, сладкий, - говорит Бренди. - Все в порядке.
