Взбунтоваться против себя. Вот что мне нужно.
Противоположность погоне за счастьем. Мне нужно сделать что-то такое, чего я больше всего боюсь.
Глава сороковая
Нэш ест чили. Он сидит за самым дальним столиком в баре на Третьей авеню. Бармен лежит вниз лицом на стойке, его руки еще покачиваются над высокими табуретами. Двое мужчин и две женщины лежат вниз лицом на столе в кабинке. Их сигареты еще дымятся в пепельницах, они сгорели только наполовину. Еще один мужчина лежит в дверях туалета. Еще один мертвый мужчина растянулся на бильярдном столе, кий так и остался у него в руках. За баром кухня, там включено радио, но в динамике — одни помехи. Кто-то в грязном, заляпанном жиром переднике лежит лицом вниз на гриле среди гамбургеров, гриль потрескивает и дымится. Жирный сладковатый дым поднимается к потолку от лица мертвого повара.
Свеча на столе у Нэша — единственный свет в помещении.
Нэш поднимает глаза. Его губы испачканы красным чили. Он говорит:
— Я подумал, что тебе захочется поговорить спокойно. Чтобы нам никто не мешал.
Он в своей белой форме. Мертвый мужчина рядом — в точно такой же форме.
— Мой партнер, — говорит Нэш, кивая на тело. Когда он кивает, его хвостик, который торчит на макушке, как чахлая пальмочка, слегка подрагивает. Вся грудь его белой рубашки заляпана красным чили. Нэш говорит: — Давно уже собирался его убаюкать.
У меня за спиной открывается дверь, и в бар входит мужчина. Он останавливается на пороге и обводит глазами зал. Машет рукой, разгоняя дым, и говорит:
— Какого хрена?
Дверь захлопывается за ним.
Нэш наклоняет голову и лезет пальцами в нагрудный карман. Достает белую картонную карточку в желтых и красных пятнах от соусов и читает баюльную песню вслух, ровно и монотонно, словно считает — словно это не слова, а цифры. Точно так же, как Элен.
Человек в дверях замирает и закатывает глаза, так что видны только белки. Его ноги подкашиваются, и он падает набок.
Я просто стою и смотрю.
Нэш убирает карточку обратно в карман и говорит:
— Ну вот.
И я говорю: где ты нашел стихотворение?
И Нэш говорит:
— Догадайся. — Он говорит: — В единственном месте, где ты не сможешь ее уничтожить.
Он берет со стола бутылку пива и тычет горлышком в мою сторону.
Он говорит:
— Подумай. — Он говорит: — Подумай как следует.
Книга “Стихи и потешки со всего света” всегда будет там. Доступна всем, для всеобщего пользования. Лежит буквально на глазах. Только в одном месте, говорит он. И оттуда ее не забрать.
Совершенно без всякой связи мне вспоминается костер кровельный. И речные мидии. И Устрица.
Нэш отпивает пива, ставит бутылку на стол и говорит:
— Подумай как следует.
Я говорю: манекенщицы, все эти убийства... Я говорю: то, что он делает, это неправильно.
И Нэш говорит:
— Ты сдаешься?
Он должен понять, что секс с мертвыми женщинами — это неправильно.
Нэш берет ложку и говорит:
— В старой доброй библиотеке Конгресса. Которая — на деньги налогоплательщиков.
Черт.
Он окунает ложку в миску с чили. Подносит ложку ко рту и говорит:
— Только не надо читать мне лекцию на тему: некрофилия — как это плохо. — Он говорит: — А то получится из серии “чья бы корова мычала”. — Нэш говорит с полным ртом чили: — Я знаю, кто ты.
Он глотает и говорит:
— Тебя все еще разыскивают для дознания.
Он облизывает губы, испачканные в красном чили, и говорит:
— Я видел свидетельство о смерти твоей жены. — Он улыбается и говорит: — Признаки сексуального контакта, произведенного после смерти?
Нэш указывает на пустой стул, и я сажусь. Он подается вперед, ложась грудью на стол, и говорит:
— И это был лучший секс в твоей жизни. И не говори мне, что нет.
И я говорю: заткнись.
— Ты не сможешь меня убить, — говорит Нэш. Он крошит сухарики в миску с чили и говорит: — Мы с тобой очень похожи.
Я говорю: в моем случае это — другое. Она была мне женой.
— Жена или нет, — говорит Нэш, — но мертвая есть мертвая. Как ни крути, это некрофилия.
Нэш зачерпывает ложкой сухарики в чили и говорит:
— Убить меня — для тебя это равносильно самоубийству.
Я говорю: заткнись.
— Расслабься, — говорит он. — Я никому ничего не рассказывал. — Он хрустит сухариками в чили. — Это было бы глупо. — Он говорит: — Сам подумай. — Он отправляет в рот очередную ложку чили. — Мне невыгодно, чтобы кто-то еще узнал. Мне не нужна конкуренция.
Несовершенный, безнравственный — вот мир, в котором я живу. Так далеко от Бога — вот люди, с которыми я остался. Все хотят власти. Мона и Элен, Нэш и Устрица. Те немногие, кто меня знает, — все меня ненавидят. Мы все ненавидим друг друга. Мы все друг друга боимся. Весь мир — мне враг.
— Мы с тобой, — говорит Нэш, — нам нельзя доверять никому.
Добро пожаловать в ад.
Если Мона права, если прав Карл Маркс, которого она цитировала, то убить Нэша означает его спасти. Вернуть его к Богу. Вернуть его к человечеству, искупив его грехи.
Наши взгляды встречаются, и губы Нэша вылепливают слова. Его дыхание пахнет чили.
Он читает баюльную песню. Каждое слово — с нажимом, словно надрывный собачий лай. Каждое слово — с нажимом, так что чили пузырится у него на губах. Летят капельки красной слюны. Он умолкает и лезет в нагрудный карман. Чтобы достать карточку. Он вынимает ее двумя пальцами и читает уже по карточке. Карточка вся заляпана соусом, так что он вытирает ее о скатерть и читает по новой.
Слова звучат мощно и сильно. Это звук смертного приговора.
Мой взор мутнеет, мир расплывается серыми пятнами. Все мышцы вдруг обмякают. Глаза закатываются, колени подгибаются сами собой.
Значит, вот как это — умирать. Чтобы спастись.
Но убийство — это уже рефлекс. Это — мои способ решать все проблемы.
Колени подгибаются, и я падаю на пол. Ударяюсь сначала задницей, потом — спиной, а потом — головой.
Все происходит само собой. Непроизвольно, как отрыжка, как чих, как зевок. Баюльная песня звучит у меня в голове. Пороховая бочка с дерьмом, которое я до сих пор не разгреб, — она всегда при мне.
Расплывчатый серый мир вновь обретает четкость. Я лежу на спине на полу и смотрю на жирный серый дым, клубящийся под потолком. Слышно, как трещит кожа мертвого повара, поджариваясь на гриле.
