Это — жизнь, которая есть у меня. Это — дочка, которую я знал, что когда-нибудь потеряю. Она меня бросит ради бойфренда. Ради дурных пристрастий. Ради наркотиков. Почему-то все всегда происходит именно так.
Борьба за власть. Не важно, каким замечательным и прогрессивным отцом ты себя почитаешь, все равно все когда-нибудь кончится именно так.
Убить тех, кого любишь, это не самое страшное. Есть вещи страшнее.
Книга падает на гравий, подняв облако пыли.
Я кричу Элен, чтобы она взяла книгу.
Мона все-таки вырывается, и мы с Элен отступаем. Элен держит книгу, я оглядываюсь по сторонам, нет ли кого поблизости.
Сжимая кулаки, Мона бросается следом за нами, ее красные с черным волосы падают ей на лицо. Серебряные цепочки и амулеты запутались в волосах. Оранжевое платье все перекручено, ворот с одной стороны разодран, так что видно голое плечо. Когда она брыкалась, у нее слетели босоножки, так что теперь она босиком. Ее глаза за темными скрученными волосами. В ее глазах отражаются цветные огни луна-парка, крики отдыхающих вдалеке могли бы быть эхом ее собственных криков, которые звучат и звучат — навсегда.
Вид у нее свирепый. Свирепая ведьма. Колдунья. Злая и разъяренная. Она больше не моя дочь. Теперь она — кто-то, кого мне никогда не понять. Чужая.
Она цедит сквозь зубы:
— Я бы могла вас убить. Вас обоих.
Я провожу рукой по волосам. Поправляю галстук и заправляю выбившуюся рубашку в штаны. Я считаю — раз, я считаю — два, я считаю — три, и говорю ей: нет, но мы можем убить тебя. Я говорю, что она должна извиниться перед миссис Бойль.
Это то, что теперь называется суровой любовью.
Элен стоит, держа книгу в руках в перчатках, и смотрит на Мону.
Мона молчит.
Дым от дизельных генераторов, крики, рок-музыка и цветные огни делают все, чтобы разбить тишину. Звезды в ночном небе молчат.
Элен оборачивается ко мне и говорит:
— Со мной все в Порядке. Пойдем. — Она достает ключи от машины и отдает их мне. Мы с Элен отворачиваемся от Моны и идем к машине. Но когда я оглядываюсь, я вижу, что Мона смеется, прикрывая лицо руками.
Она смеется.
Она видит, что я на нее смотрю, и перестает смеяться. Но она все равно улыбается.
И я говорю ей: чего ты дыбишься? С чего бы ей лыбиться, черт побери?
Глава тридцать пятая
Я за рулем. Мона сидит сзади, сложив руки на груди. Элен сидит рядом со мной на переднем сиденье, держит на коленях открытый гримуар и периодически подносит его к окну, чтобы рассмотреть страницы на свет. На переднем сиденье между нами трезвонит ее мобильный.
У нее дома, говорит Элен, еще сохранилась вся справочная литература из поместья Бэзила Франки. В том числе словари греческого, латинского и санскрита. Книги по древней клинообразной письменности. По всем мертвым языкам. Это может помочь в переводе гримуара. Используя баюльное заклинание как ключ от шифра, как Розеттский камень, она, может быть, и сумеет перевести все.
Ее мобильный так и звонит.
В зеркале заднего вида Мона ковыряет в носу и скатывает козявку в плотный темный шарик. Она медленно поднимает глаза и упирается взглядом в затылок Элен.
Мобильный Элен так и звонит.
Мона щелчком отправляет козявку в розовые волосы Элен.
Мобильный так и звонит. Не отрывая глаз от гримуа-ра, Элен подталкивает телефон ко мне. Она говорит:
— Скажи им, что я занята.
Это могут звонить из Государственного департамента США, с новым заданием. Это могут звонить от любого другого правительства, по делу “плаща и кинжала”. Нужно срочно нейтрализовать какого-нибудь наркобарона. Или отправить на бессрочную пенсию какого-нибудь мафиози.
Мона открывает свою Зеркальную книгу, свой ведьминский дневник, и что-то там пишет цветными фломастерами.
На том конце линии — женский голос.
Это твоя клиентка, говорю я, прижав трубку к груди. Она говорит, что вчера ночью у них по лестнице катилась отрубленная голова.
Не отрываясь от гримуара, Элен говорит:
— Это особняк в голландском колониальном стиле. Пять спален. На Финей-драйв. — Она говорит: — Она докатилась до самого низа или исчезла еще на лестнице, голова?
Я спрашиваю у женщины в телефоне.
Я говорю Элен: да, она исчезла где-то на середине лестницы. Жуткая окровавленная голова с хитрой усмешкой.
Женщина в трубке что-то говорит.
И с выбитыми зубами, говорю я Элен. У нее очень расстроенный голос.
Мона пишет с таким нажимом, что фломастер скрипит по бумаге.
По-прежнему не отрываясь от гримуара, Элен говорит:
— Она исчезла. Какие проблемы?
Женщина в телефоне говорит, что такое происходит каждую ночь.
— Пусть позовут священника, чтобы он изгнал бесов, — говорит Элен. Она подносит очередную страницу к свету и говорит: — Скажи ей, что меня нет.
Мона не пишет, а рисует картинку. На картинке — мужчина и женщина, пораженные молнией. Потом — те же мужчина и женщина, размазанные под гусеницами танка. Потом — те же мужчина и женщина, истекающие кровью через глаза. Мозги текут у них из ушей. На женщине — облегающий костюм и много-много украшений. У мужчины синий галстук.
Я считаю — раз, я считаю — два, я считаю — три... Мона вырывает листок с рисунком и рвет его на тонкие полоски.
Мобильный снова звонит, и я опять отвечаю. Прижимая трубку к груди, я говорю Элен, что это какой-то парень. Говорит, у него из душа вместо воды хлещет кровь.
Держа гримуар на свету, Элен говорит:
— Дом на шесть спален на Пендер-корт.
И Мона говорит:
— На Пенден-ллейс. На Пендер-корт — отрубленная рука, которая вылезает из мусорного бака. — Она чуть-чуть приоткрывает окно и сует в щелку обрывки рисунка. Обрывки мужчины и женщины.
— Нет, отрубленная рука — на Палм-корнерс, — говорит Элен. — А на Пендер-плейс — кусачий призрачный доберман.
Я говорю в телефон, чтобы мужчина на том конце линии не вешал трубку, и нажимаю на кнопку HOLD.
Мона закатывает глаза и говорит:
— Кусачий призрак — в испанском особняке на Милстон-бульвар. — Она что-то пишет у себя в книге красным фломастером, начиная от центра страницы и раскручивая слова по спирали к краям.
Я считаю — девять, считаю — десять, считаю — одиннадцать...
Элен щурится на страницу, которую прижимает к стеклу. Она говорит:
