Она говорит:
— А вы никогда не задавались вопросом, откуда оно вообще появилось, это стихотворение?
Африканский фольклор, говорю я, стараясь не отставать от нее ни на шаг.
— Я говорю про книгу. Книгу заклинаний. — Она идет мимо бюро и сервантов, мимо кресел Farthingale. Она говорит: — “Книгу теней”, как ее называют ведьмы. У каждой колдуньи она своя.
“Стихи и потешки со всего света” вышли одиннадцать лет назад, говорю я. Я кое-что разузнал. Тираж был совсем небольшой — пятьсот экземпляров. Издатель, “KinderHaus Press”, вскорости обанкротился, и права на переиздание и печатные формы с набором перешли к некоему человеку, который купил их вместе со всей остальной обстановкой, когда покупал дом автора-составителя, который скоропостижно скончался — безо всякой видимой причины — три года назад. Я не знаю, как сейчас обстоит дело с правами. Может, со смертью автора-составителя они переходят во всеобщее пользование. Я гак и не выяснил, кому они принадлежат сейчас.
Элен Гувер Бойль замирает на месте, ладонь с бриллиантом останавливается точно посередине широкого зеркала. Она говорит:
— Права сейчас у меня. Я знаю, каким будет следующий вопрос, поэтому отвечаю сразу. Я их купила три года назад. Мне удалось разыскать триста из первоначальных пятисот экземпляров, и я все их сожгла.
Она говорит:
— Но это не самое главное.
Я соглашаюсь с ней. Да. Самое главное — разыскать оставшиеся экземпляры и остановить эту чуму. Принять срочные меры по борьбе со стихийным бедствием. Самое главное — найти способ, как забыть песню самим. Может быть, Мона Саббат и ее компания нам в этом помогут.
— Господи, — говорит Элен, — только, пожалуйста, не говорите, что вы собираетесь посетить это шаманское сборище. — Она говорит: — Вы, как я понимаю, наводили справки о составителе? И что удалось узнать?
Его звали Бэзил Франки, и человек он был вполне заурядный. Он собирал старые литературные произведения, которые давно не переиздавались или не издавались вообще и на которые ни у кого не было авторских прав, и составлял антологии. Средневековые сонеты, непристойные лимерики, детские стишки. Кое-что он брал из старых букинистических книг. Кое-что — из Интернета. Он был не особо разборчив. Все, что можно было добыть бесплатно, он включал в свои сборники.
— Но откуда он взял этот конкретный стишок? — говорит она.
Я не знаю. Может быть, из какой-нибудь старой книги, которая до сих пор лежит где-то в подвале. Может быть, даже в его старом доме.
— Нет, там ее нет, — говорит Элен Гувер Бойль. — Я купила его старый дом. Со всем, что в нем было. В ведре в кухне под раковиной еще оставался мусор, в шкафах лежали его трусы. Но книги там не было.
Вопрос напрашивается сам собой: не она ли его убила? — Давайте представим себе ситуацию, — говорят она. — Разумеется, гипотетически. Если я убила своего мужа и своего сына, разве я бы не разъярилась на какого-то безответственного, жадного и ленивого дурака плагиатора, из-за которого я лишилась всех своих близких?
Точно так же, как — чисто гипотетически — она убила. Стюартов.
Она говорит:
— Я убеждена, что изначальная “Книга теней” не исчезла. Она где-то есть.
Я согласен. И нам надо найти ее и уничтожить.
И Элен Гувер Бойль улыбается своей ядовито-розовой улыбкой. Она говорит:
— Вы, наверное, шутите. — Она говорит: — Власть над жизнью и смертью — это еще не все. Неужели вам не интересно, какие там есть еще заклинания?
Все происходит внезапно. Непроизвольно, как это бывает, когда на тебя нападает икота. Я переношу весь свой вес на здоровую ногу. Я смотрю на Элен Гувер Бойль и говорю ей: нет.
Она говорит:
— Может, там есть заклинание, чтобы жить вечно.
И я говорю: нет.
А она говорит:
— Может, там есть заклинание, чтобы заставить любого тебя полюбить.
Нет.
И она говорит:
— Может, там есть заклинание, чтобы превращать солому в золото.
И я говорю: нет — и отворачиваюсь от нее.
— Может, там есть заклинание, чтобы добиться мира во всем мире, — говорит она.
Я говорю: нет — и иду прочь по узкому коридорчику между глухими стенами из книжных шкафов и гардеробов, письменных столов и спинок кроватей. По каньонам старинной мебели.
Она говорит у меня за спиной:
— Может, там есть заклинание, чтобы превращать песок в хлеб.
Я иду прочь, припадая на больную ногу. И она говорит:
— Вы куда? Выход — в другой стороне.
У застекленного шкафчика из ирландской сосны с отбитой резьбой на фронтоне я поворачиваю направо. У чиппендейловского бюро, покрытого черным блестящим лаком, я поворачиваю налево.
Она говорит у меня за спиной:
— Может, там есть заклинание, чтобы лечить больных. И исцелять калек.
У бельгийского серванта с узорчатым карнизом я поворачиваю направо, потом — налево, у изящного шкафчика эпохи какого-то из Эдуардов с хрустальной стенкой из художественного стекла.
Она говорит у меня за спиной:
— Может, там есть заклинание, чтобы раз и навсегда очистить окружающую среду и превратить мир в земной рай.
Стрелка, нaцapaпaннaя на столешнице, указывает в одну сторону, так что я направляюсь в другую.
И она говорит у меня за спиной: может быть, там написано, как получить неограниченное количество самой чистой энергии.
Как переместиться назад во времени, чтобы предотвратить трагедию.
Научиться чему-то новому. Познакомиться с интересными людьми.
Сделать так, чтобы все были богаты, здоровы и счастливы.
Может быть, провести весь остаток жизни, хромая из угла в угол по пустой, одинокой квартире, где стены дрожат от шума, — это не то, что мне нужно.
Стрелка на вышитой ширме указывает в одну сторону, так что я направляюсь в другую.
У меня снова бибикает пейджер. Снова — Нэш.
И она говорит у меня за спиной: если есть заклинание, чтобы убить, то есть и другое — чтобы вернуть их к жизни. Тех, кого ты убил.
Может быть, это мой второй шанс.
Она говорит у меня за спиной: может быть, мы попадаем в ад не за те поступки, которые совершили. Может быть, мы попадаем в ад за поступки, которые не совершили. За дела, которые не довели до конца.
У меня снова бибикает пейджер. Нэш просит срочно перезвонить.
Я не останавливаюсь. Я иду, припадая на больную ногу.
