Энджел шепчет:
– Вслух.
Слова гласят – «…вы чума, вы тащите за собой свои неудачи и отбросы…»
Двигая пальцы твоей жены вдоль каждой буквы, Энджел шепчет:
– Вслух.
А Мисти возражает:
– Нет, – говорит она. – Это просто бред сумасшедшего.
Водя ее пальцами, крепко заключенными в свои, Энджел подталкивает ее плечом дальше и дальше, говоря:
– Это просто слова. Их можно произнести вслух.
А Мисти возражает:
– Они злые. В них нет смысла.
Слова – «…убить всех вас будто принести в жертву, каждое четвертое поколение…»
Кожа Энджела горячо и упруго обтягивает ей пальцы, он шепчет:
– Тогда зачем вы приехали их увидеть?
Слова – «…по жирным ногам моей жены ползут варикозные вены…»
По жирным ногам твоей жены.
Энджел шепчет:
– Зачем было ехать?
Потому что ее дорогой милый глупый муж не оставил предсмертной записки.
Потому что она никогда не знала его с этой стороны.
Потому что она хочет понять, кем он был. Потому что она хочет разобраться, что случилось.
Мисти говорит Энджелу:
– Не знаю.
Строители-подрядчики старой закалки, говорит она ему, никогда не берутся за постройку нового дома в понедельник. Только в субботу. Когда положен фундамент, его засевают горстью ржаных семян. Если по прошествии трех дней семена не прорастут, – тогда строят дом. Хоронят под полом или замуровывают в стену старую Библию. Всегда оставляют одну стену неокрашенной до въезда хозяев. Тогда дьявол не будет знать, что дом достроен, вплоть до заселения.
Энджел извлекает из бокового кармана сумки с фотоаппаратом что-то плоское и серебряное, размером с книгу в мягкой обложке. Оно квадратное и блестит, это фляжка, так изогнутая, что отражение человека на вогнутой стороне получается худым и высоким. А отражение на выпуклой стороне – коренастым и толстым. Он вручает ее Мисти, и металлический предмет тяжелый и гладкий, на одном конце – круглая крышечка. Что-то плещется внутри, меняя центр тяжести. Сумка для фотоаппарата – шершавая серая ткань, изрезанная змейками.
На высоком худом боку фляжки гравировка – «Энджелу – Te Amo».
Мисти спрашивает:
– Ну? А вы здесь зачем?
Когда она берет фляжку, их пальцы соприкасаются. Это физический контакт. Это флирт.
Просто на заметку: погода сегодня местами подозрительна, возможна измена.
А Энджел сообщает:
– Это джин.
Крышечка отвинчивается и виснет на маленькой ручке, которой она прикреплена к фляжке. Изнутри пахнет хорошим отдыхом, а Энджел говорит:
– Пейте, – и его пальцы обшаривают ее высокое худое отражение на полировке с ног до головы. Сквозь дыру в стене видны ноги хозяйки в замшевых мокасинах. Энджел ставит сумку для фотоаппарата так, чтобы та загородила дыру.
Где-то на заднем плане, слышно, шипит и бьется волна океана. Шипит и бьется.
Графология рассказывает, что три аспекта любой личности отражаются в нашем почерке. Все, что выпадает под низ слова, хвостик прописной "д", например, – дает представление о твоих инстинктах. О том, что Фрейд именовал «самость». О твоей самой животной стороне. Если оно тянется вправо, значит, ты склоняешься к будущему и к окружающему миру. Если хвостик отклонен влево, значит, ты застрял в прошлом и смотришь в себя.
Твои записи, прогулка по улице, – вся твоя жизнь отражается в физических действиях. В том, как ты держишь плечи, говорит Энджел. Все это – творчество. Что бы ты ни делал собственными руками – ты всегда разбалтываешь историю своей жизни.
Внутри фляжки джин, того доброго качества, который приятно ощутить прохладной тонкой струйкой, стекающей по глотке.
Энджел рассказывает – вид вытянутых букв, всех, которые поднимаются над обычными прописными "е" или "х", – эти вытянутые буквы дают представление о твоей высшей духовной сущности. О твоем «сверх-я». Как ты пишешь "б" или "в", или как ставишь точки над "ё", – демонстрирует то, чем ты стремишься стать.
Все, что посередине, большая часть прописных букв, характеризует твое "я". Будь они сбитые в кучу и щетинистые, или же растянутые и округлые – это дает представление о тебе нормальном, повседневном.
Мисти вручает фляжку Энджелу, тот делает глоток.
И спрашивает:
– Ничего не ощущаете?
Строчки Питера гласят – «…именно вашей кровью мы сохраним мир для следующих поколений…»
Твои строчки. Твое творчество.
Пальцы Энджела отпускают ее. Уходят в темноту, и слышно, как расстегиваются змейки на сумке с фотоаппаратом. Его запах коричневой кожи отступает, а потом – щелчок и вспышка, щелчок и вспышка, когда он делает снимки.
Пальцы Мисти обводят надписи на стенах, гласящие – «…я сыграл свою роль. Я нашел ее…»
Гласящие – «…убивать всех – не моя работа. Исполнитель приговора – она…»
Чтобы боль выглядела подлинной, рассказывает Мисти, скульптор Бернини высекал набросок своего лица, прижигая себе ногу свечой. Когда Жерико писал "Плот «Медузы», он ходил в больницу, чтобы делать зарисовки лиц умирающих. Он приносил в студию их отрезанные головы и руки, чтобы изучить, как кожа меняет цвет при гниении.
Слышен удар в стену. Еще удар; простенок и краска вздрагивают под пальцами. Хозяйка по ту сторону снова пинает стену расшитыми лодочками, и цветы с птичками в рамках постукивают по желтым обоям. По разводам черной аэрозольной краски. Она кричит:
– Передайте Питеру Уилмоту, что за это дерьмо он сядет.
На заднем плане шипят и бьются волны океана.
Продолжая обводить пальцами твои строчки, пытаясь ощутить то, что чувствовал ты, Мисти спрашивает:
– Вы слышали когда-нибудь о местной художнице по имени Мора Кинкэйд?
Энджел отзывается по ту сторону фотоаппарата:
– Немного, – и щелкает затвором. Говорит:
– Это не Кинкэйд связывали с синдромом Стендаля?
А Мисти отпивает еще один обжигающий глоток со слезами на глазах. Спрашивает:
– Она что, умерла от него?
А Энджел, не переставая делать снимки, смотрит на нее в видоискатель и командует:
– Смотрите сюда, – говорит. – Что вы там рассказывали про профессию художника? Про анатомию? Улыбнитесь так, как должна выглядеть настоящая улыбка.
4 июля
ПРОСТО ЧТОБ ТЫ ЗНАЛ – как это мило. Сегодня День независимости, и в гостинице битком. Пляж переполнен. В вестибюле тесно от летних людей, все они толкутся туда-сюда, ждут, когда на континенте запустят фейерверк.
