– Не трожь меня! – прорычал, сверкая глазами, Шэй.
Я успела уклониться в последний момент, когда кулак его пронесся мимо моего лица и врезался в двойное стекло, отделявшее нас от дежурного надзирателя.
– Он не должен был умереть! – взвыл Шэй.
Кровь закапала на тюремную робу, оставляя красную дорожку сожаления. На помощь примчалась целая армия надзирателей, которые скрутили его и потащили в госпиталь накладывать швы, тем самым лишний раз подтверждая, насколько он уязвим.
Однажды на школьном уроке полового воспитания учительница открыла нам прискорбный факт: не все будут развиваться так быстро, как некоторые наши одноклассники. Я, девочка, у которой объем талии превосходил объем учительской груди, уже и сама усвоила этот урок; усвоила его и Шерил Отенски, у которой первая менструация началась в шестом классе, в аккурат на школьном собрании, куда ей «посчастливилось» надеть белые брюки. «По-немецки это называется Tiefblume – поздние цветы», – сказала учительница, и сходства с моей фамилией оказалось достаточно, чтобы меня дразнили Поздним Цветком еще целую неделю. Маме я сказала, что больна бубонной чумой, и три дня отказывалась вставать с постели, большей частью мечтая о том, какой приятной станет моя жизнь лет через десять-пятнадцать и как бы скорее туда перенестись.
После встречи с Шэем искушение повторить эту выходку было чрезвычайно сильным. Интересно, а если я просплю оглашение вердикта, истцу автоматически зачтется проигрыш?
Однако, вместо того чтобы ехать домой, я неожиданно для самой себя очутилась у входа в больницу. Ощущение было такое, будто меня иссекли алебардой, а значит, мне требовалась медицинская помощь. Хотя едва ли найдется в мире врач, которому под силу излечить увидевшего свет скептика. Я уже не могла сохранять эмоциональную дистанцию со своим клиентом. Дело уже не в смертной казни в США, как я полагала прежде. И не в моей юридической карьере. Дело было в том, что человек, сидевший рядом со мной, человек, чей запах я узнавала (шампунь плюс хозяйственное мыло), человек, говоривший знакомым голосом (грубым как наждачная бумага, с камнепадом слов), – этот человек скоро умрет. Я плохо знала Шэя Борна, но это не означало, что, расставшись с жизнью, он не оставит в моей жизни разверстую дыру.
– Мне нужно поговорить с доктором Галлахером, – сообщила я дежурной медсестре. – Я его…
Кто?
Подруга?
Девушка?
Преследовательница?
Но прежде чем медсестра успела меня отбрить, я увидела Кристиана. Он шел по коридору с другим врачом. Заметив меня, он двинулся мне навстречу. Времени на раздумья не оставалось.
– Что случилось, радость моя?
За всю жизнь никто, кроме папы, не называл меня «радость моя». И от этого – а также по сотне других причин – я наконец разрыдалась.
Кристиан ласково обнял меня.
– Идем, – шепнул он, уводя меня в пустую приемную.
– Губернатор отказал Шэю в отсрочке, – сказала я. – А его лучший друг вчера умер. И мне пришлось сообщить ему об этом. И он умрет, Кристиан, он умрет, но не позволит мне найти оправдательные улики… – Я чуть отстранилась от него, чтобы утереть слезы рукавом. – Как тебе это удается? Как ты отпускаешь людей?
– Первым пациентом, умершим у меня на столе, была семидесятишестилетняя женщина, которая поступила к нам с жалобами на боли в желудке после ужина в шикарном лондонском ресторане. Через полчаса после начала операции у нее остановилось сердце, и мы не смогли ее спасти. Когда я вышел в приемную сообщить об этом ее мужу, он выслушал меня, не проронив ни слова. Я спросил, нет ли у него вопросов, а он сказал, что они с женой праздновали в ресторане золотую свадьбу. – Кристиан покачал головой. – Я до утра просидел в морге возле ее тела. Да, это звучит глупо, но я просто подумал, что в ночь золотой свадьбы никто не должен оставаться один.
Даже если бы меня еще прежде не покорили его обаяние, красота и британский акцент, сейчас я бы все равно была у его ног.
– Дело вот в чем, – добавил Кристиан. – Легче не становится, сколько раз ты это ни повторяй. А если становится – значит, ты потерял какую-то очень важную часть себя. – Он взял меня за руку. – Можно я буду ординатором на казни?
– Нельзя, – не задумываясь ответила я. Убийство – это нарушение клятвы Гиппократа. С врачами связывались тайно, через Управление исполнения наказаний. В документах, описывавших казни (я изучила немало таких папок), имя врача даже не указывалось. Даже в свидетельстве о смерти.
– Давай я возьму это на себя, – сказал Кристиан.
Я почувствовала приближение новой волны слез.
– Ты сделаешь это ради Шэя?
Он подался вперед и нежно меня поцеловал.
– Я сделаю это ради тебя.
Если бы я выступала на суде, то представила бы присяжным следующие факты:
1. Кристиан предложил заехать ко мне после работы, чтобы узнать, как я себя чувствую.
2. Это он принес бутылку австралийского вина.
3. Было бы грубостью отказаться выпить с ним по бокалу. Или по три.
4. Я честно не могла установить причинно-следственную связь между тем моментом, когда мы еще целовались на диване, и тем, когда мы уже лежали на ковре, руки его бродили у меня под блузкой, а я судорожно вспоминала, приличное ли на мне белье.
5. У других женщин – допустим, тех, которые занимаются сексом чаще, чем меняются сенаторы, – для подобных случаев, наверно, заготовлены целые комплекты нижнего белья. И они его берегут, как моя мама – фарфор для Шаббата.
6. Я действительно напилась, если смогла увязать секс и родную мать в одном предложении.
Но подробности тут, пожалуй, не так важны, как результат: в моей постели лежал мужчина. Прямо сейчас. И он меня ждал. Голым он оказался еще красивее, чем одетым. И где же, спросите вы, была я?
Я заперлась в ванной, парализованная мыслями о своем омерзительном, белесом, пузатом теле, которое он мог увидеть. Я не решалась открыть дверь.
Ничем себя не выдавая» я опустила ресницы и пробормотала, что должна переодеться. Кристиан, наверное, решил, что я переоденусь в кружевное белье. Я же, скорее, предпочла бы шапку-невидимку.
Набравшись храбрости, я расстегнула блузку и стащила джинсы. Вот она я, в зеркале. Только лифчик и трусики, почти что бикини, вот только в бикини меня смогут втиснуть разве что на похоронах. «Кристиан видит по сто обнаженных тел в день, – увещевала я себя. – Не может быть, чтобы твое оказалось самым уродливым».
Но… Вот они – творожные складки целлюлита, которые я обычно маскировала темной одеждой. Вот – дюйм (а то и два) жира, который можно собрать в щепотку; он обычно скрыт под поясом. А вот и моя задница – такой площади, что её могла бы колонизировать сильная держава. Ее просторы я искусно камуфлировала черными брюками. Стоит Кристиану увидеть меня в «акустической» версии – и поминай как звали.
