— Конечно, хорошо. Мне нравится Галина, она не лезет в душу. И не болтает все время. Вот только ей уже не справиться с этими курицами. Они все время сбегают из загородки и несутся где попало. И огород для нее теперь слишком большой. Она едва ли засевает четвертую часть всех грядок. Но я собираюсь вскопать его полностью, как только сойдет снег.
— Я помогу тебе, как только ребенок…
— Галя говорит, тебе нужно отдыхать. Я побелил стены, ты заметила?
— Конечно, заметила! Свет так красиво на них падает. Я могла бы лежать и смотреть на это весь день.
Он выглядит встревоженным. Неужели она и вправду так изменилась?
— Но, конечно, я не стану этого делать, Коля. Когда это я лежала в постели целыми днями? Я буду готовить. Мы не можем рассчитывать, что Галя станет готовить на нас троих.
— Она безнадежна в любом случае. Все время варит один и тот же суп.
— Ее никогда не интересовала готовка.
Он просто сидит и наблюдает за Анной, как будто она может внезапно исчезнуть. Он не задает ей вопросов об Андрее. Может, Галя наказала ему не расспрашивать, а может, он и сам все понимает.
— Аня, — наконец говорит он, — а что, если они найдут нас и явятся за нами сюда?
— Не явятся.
— Но могут.
— В то утро, когда я уходила из дома, я намекнула управдому, что уезжаю в Сибирь, чтобы быть поближе к родственникам Андрея, когда ребенок родится.
— Но его родители умерли.
— Да, умерли, но ведь никто в доме об этом не знает, правда?
— Думаешь, он тебе поверил?
— Думаю, да. Я и представить себе не могла, что способна на такое вранье. Хочешь, скажу, что я ему наговорила?
— Что?
— Когда я уходила, было так рано, что я думала, никого не встречу, но он уже сгребал снег возле подъезда. И, как обычно, был в дурном настроении по этому поводу. Он перестал грести и уставился на меня. Я уверена, он заметил сумки и всю надетую на мне одежду. Я почти запаниковала, а потом придумала, что сказать. Меня будто осенило. Я ткнула пальцем в снег и сказала: «Это ерунда по сравнению с тем, куда я еду». И прямо увидела, как заворочались его мозги. Он спросил: «И где это?», и я тут же сделала вид, что это нечаянно сорвалось у меня с языка: «А, неважно, я просто имела в виду, что родители моего мужа живут в Сибири». И он кивнул, знаешь, как ему свойственно, очень медленно. Как будто он узнал информацию, которую можно использовать против тебя, и отложил ее в памяти.
— Неплохо проделано, — хвалит ее Коля. — А тебе не кажется, что он мог подумать, что ты вряд ли стала бы ему что-то говорить, если бы действительно собиралась уехать?
— Нет, — говорит Анна. — Я так не думаю. В любом случае он хотел, чтобы мы съехали, так что он был счастлив. Если такой человек, как он, когда-то бывает счастлив. А потом он сказал: «Только не обижайтесь, но если вы вдруг решите нас покинуть, как насчет пианино? Я всегда мечтал научиться играть на пианино».
— Невероятно!
— Так и сказал: «Может, надумаете его продать?» Поэтому я ответила: «Может быть. Я подумаю и сообщу вам». Думаю, на какое-то время это его умаслит.
— Все равно, ты очень рисковала, — мрачно говорит Коля. — Что, если он на тебя донесет?
— Тогда нашу квартиру опечатают, и у него не будет возможности заполучить пианино. Я уверена, что и на нашу мебель он тоже глаз положил. Так что думаю, пока он на нас не донесет, а если и донесет, то скажет, что мы уехали в Сибирь.
Коля смеется, радостно, как ребенок, но тут же снова мрачнеет.
— А разве они не растащат наши вещи, если подумают, что мы уехали?
— Не сразу. Квартплата внесена, квартира заперта на ключ. Они выждут какое-то время, прежде чем так рисковать. Но, Коля, я как раз собиралась поговорить с тобой о пианино…
— Не волнуйся, Аня. Я все понимаю. Тебе не нужно ничего объяснять, — быстро говорит Коля. Лицо у него выражает решимость — лицо мужчины, а не ребенка.
Да, Коля прекрасно сориентировался в ситуации. Она испытывает огромное облегчение оттого, что не нужно ничего ему объяснять. И еще большее, потому что он не жалуется, не говорит, что скучает по друзьям, что не сдаст экзамены, если так пойдет дальше. Он просто признал, что сейчас они находятся в подвешенном состоянии, а взамен присвоил себе все права взрослого мужчины. Он будет уходить и приходить, когда захочет, потому что он больше не школьник. Он будет выращивать овощи, ловить рыбу, ставить силки на зайцев. Инструменты — молотки, стамески, топор, пила — теперь его хозяйство. Что он думает о своем будущем — загадка. Он даже не заикается, что ему не хватает пианино.
Однажды, спустя несколько недель после приезда, Анна подобрала с полу, рядом с Колиным диваном, листок. На нем были записаны ноты.
— Это твое, Коля? — спросила она.
Но он выхватил у нее листок и тут же его спрятал, как будто она попыталась прочитать его личный дневник. Больше она его об этом не спрашивала. Но однажды вечером, когда она лежала на кушетке, он ни с того ни с сего сказал:
— Я сочиняю марш. Он почти готов.
— Что?
— Марш, — терпеливо повторяет он. — Это такая музыка, Аня, под которую люди маршируют.
— А! Ты хочешь сказать, что сам его сочинил? Без инструмента?
— Это не так трудно, как тебе кажется.
«Для меня было бы трудно», — думает она, но не говорит, что у них и без того достаточно маршей.
— Я посвятил его Андрею, — признается Коля, который почти не упоминал имени Андрея со времени его ареста.
— Андрею?
— Да. Он называется «Марш заключенных».
— Ой, Коля…
— Естественно, я не записал ни название, ни посвящение, — быстро оправдывается он.
— Можешь мне его напеть? Или хоть промычать, я не знаю.
— Нет, не выйдет. Я мог бы сыграть на пианино, чтобы дать тебе какое-то представление. Но он совсем не похож на лирические пьесы, которые ты любишь.
— Я куплю тебе новое пианино, Коля.
— Я знаю, — он говорит это больше для ее успокоения, чем для своего собственного.
— Может, когда-нибудь мы сможем отправить тебя в консерваторию.
— Надеюсь, ты шутишь. Я вовсе не так хорошо играю.
— Но если на композиторское…
— Все это ерунда. Все, чему учат в таких местах, — полная чушь. Даже если делать, что положено, и сочинять милую приятную музычку, которая выражает правильные чувства, тебя все равно достанут. Кому-нибудь не понравится твоя музыка — и готово: тебя сажают на двадцать лет. Я не собираюсь сидеть и ждать, пока кто-то похлопает меня по спине и скажет: «Ну что ж, молодой человек, мы разрешаем вам быть композитором. Пока что». — Он смотрит на нее с вызовом, оттопырив нижнюю губу, будто хочет заставить ее возразить. Но в его глазах мелькает — или ей только кажется? — тень мальчика, нуждающегося в ее уверениях, каким он когда-то был.
