Ребенок накачан морфием. И хотя морфий подавляет автоматические функции тела, теперь это неважно. Лицо мальчика выглядит умиротворенным, насколько можно разглядеть сквозь маску. Напротив кислородного баллона, по другую сторону кровати, на стуле сидит его мать, спина ее выпрямлена, но голова клонится к груди. Сон ее очень чуток: она тут же просыпается, стоит сыну издать хоть малейший звук. Ей достаточно подремать десять минут, говорит она медсестрам, чтобы потом не спать часами.
Лицо ее не накрашено. Теперь она снова выглядит простой крестьянкой, на которой Волков женился много лет назад.
Дверная ручка медленно поворачивается. Кто-то толкает дверь, и она беззвучно открывается. В палату заходит Волков, в гражданском пальто и меховой шапке. Несколько секунд он просто стоит у двери, разглядывая сначала сына, потом жену. Может быть, просто ждет, пока холодный воздух, который он занес с ночной улицы, растворится в тепле палаты. Ему не хочется, чтобы мальчик озяб.
Теперь он подходит к изножью кровати. Шипит кислородный баллон. Волков долго стоит, глядя на ребенка. Лицо его ничего не выражает. Наконец он наклоняется, чтобы через больничное белье дотронуться до ноги сына. Рука его лежит на тонком хлопковом покрывале больше минуты. Мальчик не шевелится. Голова матери еще ниже падает на грудь. Волков снова выпрямляется, бесшумно идет к двери, открывает ее и выходит, не оглядываясь.
Очутившись снаружи палаты, он расправляет плечи и хмуро окидывает взглядом пустой коридор. По неизвестной причине сегодня ночью никто не охраняет палату его сына. Рука его тянется к правому карману пальто и слегка похлопывает по нему, чтобы удостовериться.
Возле больницы его ждет автомобиль. Волков уже собрался было сесть в него, но потом как будто передумывает. Шофер уже выскочил из машины, чтобы открыть пассажирскую дверь. Волков что-то ему говорит. Шофер смотрит удивленно, может быть, даже слегка встревоженно. Кажется, что он готов заспорить с Волковым, но в конце концов воздерживается, снова забирается на водительское сиденье и заводит машину. Автомобиль медленно уезжает. Шины оставляют на снегу четкие следы, но уже через минуту их затягивает поземкой.
Волков провожает автомобиль взглядом, пока тот не скрывается из виду, а затем поспешно озирается. Но, похоже, не заметил ничего, что могло бы его насторожить. Еще мгновение он колеблется, а потом, видно, на что-то решается. Быстрым и уверенным шагом он начинает двигаться в северном направлении. Вскоре его шапку и плечи заметает снегом, но он продолжает идти, пока позади него не раздается урчание милицейского фургона. Однако он не оборачивается и не снижает темпа. Фургон проезжает мимо, перемешивая колесами старый и свежий снег. Волков замедляет шаг до прогулочного, потом останавливается. Сейчас около двух часов ночи, и на безлюдной улице он выглядит подозрительно. Кажется, до него это доходит, потому что внезапно он ускоряет шаг, двигаясь теперь более хаотично, и резко сворачивает налево, в узкий проулок. Снегу там намело еще выше. Он держится в тени дома, но спотыкается обо что-то, присыпанное снегом, — может, кусок щебенки. С удивительной ловкостью удержавшись от падения, он делает еще пару шагов, останавливается и прислоняется к стене.
Он шумно дышит. Несмотря на холод, на лбу у него выступает пот. Он стягивает с головы шапку, отряхивает ее и роняет на снег. Снова хлопает себя по карманам. С главной дороги доносится звук мотора. Наверное, та же машина. Волков смотрит вправо. Да, милицейский фургон, но теперь он едет в другую сторону, медленно, на одной скорости, точно патрулирует улицу. Хотя, конечно, существует вероятность, что это другой фургон.
Со стороны кажется, что Волков некоторое время раздумывает, затем снимает кожаные перчатки, аккуратно их складывает и роняет на снег рядом с шапкой. Очень холодно; дыхание вырывается клубами пара. Он лезет в карман, достает служебный пистолет Макарова и снимает его с предохранителя. Открывает рот и сует в него дуло. Кажется, он точно знает, под каким углом надо стрелять, потому что другой рукой слегка подправляет пистолет. Руки у него трясутся, но не настолько, чтобы помешать тому, что он делает. Он тяжело дышит. Наверное, он чувствует вкус оружейного металла, потому что на лице его проступает маска муки и отвращения, будто он глотнул отравы. Несколько мгновений он стоит неподвижно, если не принимать в расчет дрожащие руки, затем нагибается вперед, как будто его сейчас вырвет, и спускает курок.
24
Коля скучает по Ленинграду, но никогда об этом не говорит. Анна не знает, что рассказала ему Галина за те несколько недель, пока они жили без нее, но он кажется другим — повзрослевшим, более замкнутым. Он будет копией отца — теперь это очевидно. Когда он думает, что она не смотрит, он окидывает ее быстрым внимательным взглядом, проверяя, все ли с ней в порядке.
Анна пришла к Гале, измученная дорогой от местной станции. Галина заставила ее лечь и напоила приторно-сладким чаем. Анна выпила чаю и слегла пластом, уставившись в потолок. Она ничего не чувствовала — ни счастья, ни несчастья, — только матрас под собой и пространство узкой белой комнаты. Она могла себе позволить погрузиться в него. Больше не было ничего, что она могла бы сделать, ничего, что нужно было бы сделать. Она слышала Галины шаги и тихий разговор. Дача была маленькой, и любой звук отдавался сразу в каждом ее конце, точно в закрытой деревянной коробке.
Она сняла с себя несколько слоев одежды, в которые облачилась для своего маленького путешествия. Ребенок внутри зашевелился и начал пинаться: «Я здесь. Не забывай обо мне. Я не позволю тебе обо мне забыть». Она сложила руки на животе и уставилась в стену, ни о чем не думая.
Спустя какое-то время в комнату заглядывает Коля. Он выходил за дровами. Она обшаривает взглядом его лицо, пытаясь отыскать в нем черты своего Коли, ее мальчика, но его больше нет. «Такое лицо у него теперь будет всегда», — думает она. — С определившимися чертами, четкой линией бровей. Еще не мужское лицо, но уже видно, каким мужчиной он будет.
— С тобой все хорошо? Галя сказала, ты себя плохо чувствуешь.
— Да нет, Коля, хорошо. Просто устала.
— Тебе нужно больше отдыхать, — серьезно говорит он.
Он подходит и осторожно присаживается на узкую кровать. Эта маленькая комната когда-то давно была комнатой Галиного сына. Затем годами служила просто кладовкой: Анна помнит пирамиды книг и сломанных стульев.
— Тебе нравится? — спрашивает он.
— Комната? Да, она очень милая. И кажется намного больше.
— Я тут все вычистил. По большей части здесь был просто мусор, но попалось несколько хороших досок. Я их использовал при ремонте загона для куриц.
— Серьезно?
— Не нужно изображать такое удивление. Я знаю, как пользоваться молотком и гвоздями. Здесь еще столько всего нужно переделать.
— Что ты хотел? Галя уже не молода.
— Да она просто ископаемое!
— Мы все для тебя ископаемые. Как вы, хорошо ладите между собой?
