И больше она не скажет ему ни слова. Все и без того плохо. И легче никому не станет, если она вывалит все как есть, как ей привиделось: кто-то стоял над ней с занесенным молотком и примеривался, как бы ловчее ударить ее в висок. И лицо его при этом не выражало никаких эмоций, он просто внимательно прикидывал, где самое уязвимое место.
— Теперь все хорошо, — говорит она. — Обними меня. Еще крепче.
— Я боюсь сделать тебе больно.
— Ты не сделаешь мне больно.
Он меняет положение тела, сильнее прижимает ее к себе.
— Так лучше?
Он чувствует, как она кивает. Высвободив руку, он гладит ее по волосам.
— Только ты и ребенок, вот все, что имеет значение.
Он чувствует, что она мысленно возражает: «И Коля», но вслух ничего не говорит.
— Тише, тише, — шепчет он, укачивая ее в объятьях. — Все хорошо. Ни о чем не волнуйся, родная, я о тебе позабочусь.
17
Андрей лежит без сна, прислушиваясь к шуму проезжающих машин. В такое время — уже почти два часа ночи — их совсем мало. Он не может уснуть. Неудивительно, учитывая, что у него сейчас нет никаких физических нагрузок. Он хочет встать, но боится разбудить Аню. Она крепко спит, отвернувшись от него, дышит ровно и глубоко.
Он лежит, вытянувшись на спине, неподвижно, и думает о своем письме. Он написал уже несколько черновиков, и все их уничтожил. Аня считает, что отправить письмо было бы безумием. Возможно, она права, но он по-прежнему продолжает переставлять в голове его параграфы. Какая-то часть его мозга все время представляет, как Волков прочтет письмо.
«Ну и что дальше, дурень? Он протянет руку к телефону и позвонит тебе сказать, что понимает: ты всего лишь старался сделать все возможное для его мальчика?»
Аня бормочет во сне. Непохоже, что она расстроена или встревожена, как будто просто говорит с кем-то о будничных делах.
Анна настояла, чтобы он сжег все черновики, как сжег Ленино письмо. Она заявила, что он и так помнит наизусть все, что хочет сказать: пусть уж это будет в голове, а не на бумаге — так безопаснее. По его мнению, она неправа, но возражать он не стал. Не хотел ее расстраивать сейчас, когда она в положении.
Еще одна машина быстро несется по пустой улице. Он прислушивается, будто стены дома — это кожа, через которую он пытается нащупать пульс. Машина приближается. Должно быть, она свернула на их улицу. Вдруг он слышит звук тормозов — никакого скрипа, просто кто-то решительно нажал на педаль. И судя по звуку, это не легковушка.
Андрей выскальзывает из постели и в темноте накидывает на себя халат. Он шарит под кроватью, пытаясь найти шлепанцы, которые Аня подарила ему прошлой зимой. Они не задернули занавеску вокруг кровати, потому что Коли сейчас нет.
Он слышит, как хлопает дверь. Им наплевать, кого они разбудят. Управдом наверняка им открыл.
Он делает глубокий вдох. Сердце у него колотится, мысли скачут. Управдом им откроет, и они все вместе поднимутся по лестнице к дверям квартиры. Всем известно, как это происходит. Управдом выступит понятым при аресте.
Нужно ли ему что-то спрятать? Нет. Они избавились от всего, что хоть как-то могло их скомпрометировать. Аня по-прежнему спит. Надо ли ее будить? Нет. Ему нужно одеться. Нет, на это нет времени. Он не хочет, чтобы его застали полуголым, путающимся в одежде. Счастье, что час назад он сходил в туалет.
Он прислушивается к звукам в глубине дома. Да. Управдом им уже открыл. Это происходит прямо сейчас. Андрей тянется к выключателю прикроватной лампы. В ее тусклом свете он видит, что Анна лежит неподвижно, свернувшись клубочком. Ему нужно разбудить ее до того, как они ее разбудят.
— Аня. — Он тихонько трясет ее за плечо. — Аннушка, родная.
Она пошевелилась и что-то протестующее пробормотала.
— Аня!
Он чувствует, как она напряглась под его рукой. Она просыпается мгновенно и так же мгновенно понимает, что происходит. Анна резко поворачивается, зрачки ее сужаются, на лице появляется выражение ужаса.
— Я думаю, это они, — говорит он.
— О господи!
Да, управдом их впустил. Они поднимаются по лестнице. Несколько пар тяжелых, топающих вразнобой ботинок. Им наплевать, что они перебудят весь дом. «Сейчас они на втором этаже», — думает он.
— Я ничего не слышу, — шепчет Анна.
— Вот твой халат. Прикройся.
Секунды проходят. Он замечает, что уставился на будильник. Почти одиннадцать минут третьего.
— Что нам делать? Андрей, они идут!
Он наклоняется вперед, берет ее лицо в ладони. Шаги становятся громче, и по ее лицу он понимает, что она тоже их слышит. Они не торопятся. Они знают, что спешить им некуда.
— Помни, о чем мы договорились, — говорит он. — Поезжай сразу на дачу. Тебе нужно исчезнуть из вида. В садике скажи, что у тебя угроза выкидыша и тебе велели соблюдать постельный режим.
Стук башмаков на какое-то время затихает. Они все еще на лестнице, не у двери в квартиру. На секунду в душе Анны вспыхивает надежда. Они идут не сюда. Они пришли за кем-то еще.
— Это всего лишь расследование, — говорит он. — Ничего не бойся.
— Тебе нужно надеть все самое теплое, — отвечает она.
Они слышат командный окрик, и башмаки приближаются к их двери. Аня уже встала и инстинктивно потянула и расправила занавеску, чтобы чужие не пялились на их смятую постель. У нее нет времени полностью задернуть ее вокруг кровати.
Они не стучатся, они колотят в дверь. «Наверное, кулаками со всего маху», — думает Андрей, пока идет в прихожую.
— Одну минуту! — кричит он, как будто просто сосед решил заглянуть к нему среди ночи.
— Откройте! — раздается крик, как будто они не слышат, что он уже гремит замком.
Андрей собирается с духом и открывает дверь.
За ней четверо мужчин в форме. Синие фуражки. Офицер и трое солдат. Сбоку от двери стоят управдом с женой в той одежде, в какой их вытащили из постели.
— Алексеев Андрей Михайлович?
— Да.
— У нас есть ордер на ваш арест.
Возникает пауза, затем офицер нетерпеливо говорит: «Отойдите в сторону!» — и в следующую секунду все они проталкиваются в квартиру, сминая Андрея с дороги. Один из солдат берет его за руку повыше локтя, последний раз Андрея так хватали в школе, перед тем как отвести к директору для выволочки. Другой включает везде свет.
Анна стоит рядом с кроватью. Одной рукой она зажала себе рот, другой схватилась за сердце. Он видит ее с ужасающей ясностью, как будто больше никогда не увидит. Ее тело под стареньким фланелевым халатом круглится из-за беременности. Глаза широко распахнуты от ужаса.
