Большинство из них так никогда и не вырастет, а тех, кто вырос, жизнь разбросала. Многие умерли от голода или под бомбежками, были убиты немцами в массовых расстрелах, отправлены в эвакуацию в поездах, подвергшихся воздушным налетам, осиротели и попали в детские дома, где позабыли своих родителей, дом и даже собственные имена. Очень часто она вспоминает, как ее довоенные трех-четырехлетки с гордой сосредоточенностью поливали свои подсолнухи: «Мой выше всех!» — «Не твой, а Петин! Он почти достает до неба!» Как они носились по площадке, играя в догонялки и взвизгивая от смеха. Как приходили в садик морозным утром с соплями, застывшими под носом, и она помогала им освободиться от ста одежек, а потом втирала вазелин в обветренные щечки.
Теперь их место заняли другие дети. Новые маленькие ленинградцы играют во дворах и ходят в школу. Анна оглядывает болотистую низменность с редкими березами и лиственницами. Кажется невероятным, что город разрастется до этих мест. Люди будут жить так далеко от центра, что на работу им придется вставать на рассвете. А этот город узнаешь, только исходив его ногами. Ты гуляешь по нему пешком день за днем, год за годом. Со дня своего рождения ты выучиваешь все возможные сочетания мостов, воды, камня, неба. Твоя жизнь становится частью его алхимии. Ты родился и скоро умрешь, но в этом промежутке и навеки ты — ленинградец.
— Андрей, Коля! Подождите меня!
Она объезжает яму на дороге. Вся дорога усыпана острым гравием, и нужно следить, чтобы не проколоть колесо. Не забыла ли она бардачок с инструментами? Нет, он на дне левой корзинки. У Андрея есть насос. Стало совсем тепло, и она вспотела. А эти двое как будто участвуют в велосипедной гонке, — так далеко они вырвались вперед.
Здесь очень красиво, хотя многим так не кажется. Но когда год за годом ходишь по этим лесам и помнишь все грибные места, когда ловишь рыбу в каждом пруде и ручье и знаешь, где на каменистом дне неподвижно стоит форель, по спине которой перекатывается вода, когда собираешь лесную малину, царапая руки, когда с победным видом возвращаешься домой, потный и грязный, с охапкой хвороста, когда прыгаешь с кочки на кочку, пока болото норовит засосать твои сапоги, — тогда ты любишь эти края всем сердцем. Ты хочешь, чтобы они вечно оставались такими. И даже твоя смерть почти ничего не значит.
Но людям нужно где-то жить. Они ютятся по три семьи в одной квартире. Что, если ей придется делить квартиру с Малевичами? Одна мысль вызывает у нее содрогание, но такое запросто может случиться. Многим людям приходится жить под одной крышей с добровольными доносчиками, следить за каждым своим словом, скрывать каждую мысль. Или страдать от бесконечных склок из-за каких-нибудь обмылков и обвинений в том, что растят детей хулиганами, потому что те шумят, как все нормальные дети. В садике ей часто приходится утешать матерей, рыдающих из-за произошедшей с утра яростной ссоры с соседями, потому что они с детьми слишком много времени провели в ванной.
— Я просто не знаю, что мне делать, Анна Михайловна! Каждое утро он просыпается и плачет оттого, что описался, и мне нужно сполоснуть простыни и подмыть его, а тут эта старая сука начинает колотить в дверь и орать, чтобы мы выходили…
И что значит березовая поросль или нежная зелень молодых иголочек на лиственницах в сравнении с этим?
«По правде говоря, я вовсе не идеалистка, — думает Анна, крутя педали. — Я просто хочу, чтобы дети могли умыться без того, чтобы кто-то визжал на них через закрытую дверь. Не думаю, что соседка этой матери такой уж дурной человек. Возможно, она просто хочет вовремя успеть на работу. Но в конечном счете мы начинаем ненавидеть друг друга из-за отсутствия личного пространства».
А здесь можно вздохнуть полной грудью! Теперь они едут по лесу. Пыльная, неровная грунтовая дорога вьется вверх по холму. Им знаком каждый поворот. Через несколько минут они вновь выедут на залитое солнцем открытое пространство, где уже слышно, как лают собаки на старом Соколовском хуторе. Они до сих пор называют его так, хотя Соколовы здесь давно уже не живут. Ее товарищ по детским играм Вася Соколов погиб на войне, когда водил грузовик по льду Ладожского озера. Его тетя, Дарья Александровна, живет со своим сыном Митей, Колиным приятелем, в небольшом доме. Сначала хутор захватили немцы, а при отступлении они спалили его дотла. Теперь его восстановили и присоединили к колхозным угодьям.
Удивительно, но даче Левиных удалось пережить войну. По крайней мере, стены и крыша над головой остались целы. Когда Анна впервые приехала сюда после снятия блокады, она с трудом узнала родные места — так много деревьев срубили на дрова, что ландшафт полностью изменился. Их участок сплошь зарос сорняками. Плющ, жимолость и одичавший клематис затянули стены дачи, скрывая следы разрушения. Все двери — и наружные и внутренние — были сняты. Стекла во всех окнах выбиты. Кто-то изрубил деревянный пол веранды топором. Внутри на стенах были сделаны надписи по-немецки, прямо на полу разводили огонь. Им повезло, что дом не сгорел полностью, как многие другие дачи, или не был подожжен при отступлении.
К счастью, их дача и в лучшие времена была чуть красивее сарая. Постепенно они восстанавливали ее, когда удавалось раздобыть доски и гвозди, рифленое железо и стекло. Анна отскребла с мылом каждый сантиметр стен внутри и снаружи, как будто изгоняла злых духов. Им удалось найти немного краски для наружных работ — темно-зеленой. Сами бы они такую никогда в жизни не выбрали, но она хотя бы защитила древесину от дождя и снега. Тяжелее всего пришлось с полами веранды. Андрюше удалось организовать их ремонт по знакомству. На работе Софья Васильевна, одна из рентгенологов, познакомила его со своим свекром, столяром на пенсии, который брался за небольшие работы. Он настелил полы в обмен на уроки игры на фортепиано, которые Коля весь год давал его младшей внучке. Коля справился с преподаванием почти как настоящий профессионал. К концу года девочка смогла сыграть для дедушки концерт из детских пьесок. Полы были настелены, перила выточены, и только ждали, когда их покроют лаком.
Коля обожает дачу. Иногда Анне кажется, что дача осталась единственным островком их семейного счастья. Коля рубит дрова, копает картошку, поливает низенькие кустики сирени, посаженные Анной взамен старых, вырубленных немцами. Коля мечтает, когда молодые березки немного подрастут, повесить между ними гамак и валяться в нем целыми днями, читая книжки. Дачу, какой она была до войны, он вспоминает, словно рай. Когда пришли немцы, ему было всего пять, но он заявляет: «Я все помню».
Должно быть, немцы ненавидели деревья. Они срубили и вывернули с корнем даже крошечные саженцы, которые и на дрова не годятся. Они хотели не просто завоевать, но уничтожить, полностью стереть Ленинград с лица земли. «Но им так и не удалось избавиться от всех русских деревьев, — думает Анна. — Так же, как и от самих русских. Нас слишком много. Все вырастает вновь». И как только Анне предоставляется возможность, она сажает деревья.
«Если бы у них было достаточно соли, они бы засыпали ею все наши поля», — говорили старики в деревне, сплевывая на землю. Анна, глядя на них, всегда думала: «Пока мы выживали в Ленинграде, вы оказались с ними лицом к лицу. Они ходили по этим дорогам. Захватывали ваши дома, ели вашу еду, резали свиней и овец, бросали в котлы кур. И убивали вас самих, когда вздумается». Дачу Марины разрушили до основания, и никому так и не известно, что случилось с ее старой нянькой. В ближайшей деревне, в ответ на партизанскую вылазку, полностью уничтожили три семьи. Среди них — семерых детей, от трех до четырнадцати лет. Они не стали их расстреливать. Они повесили их одного за другим, начиная с младших.
