Андрей узнаёт милиционера и уверен, что и тот его узнал. Но это не имеет никакого значения.
— Ваши документы.
После проверки он неохотно открывает перед ним дверь, как будто Андрей пытается проникнуть в палату под надуманным предлогом.
Мальчик лежит, откинувшись на подушки, наблюдая за дверью. Его зрачки расширяются, и на лице появляется сдержанное выражение удовольствия, когда он видит, что это Андрей.
— Сегодня у меня перебывала целая куча врачей. Они весь день ходили туда-сюда, взад-вперед.
— Ты же помнишь, что я говорил тебе — понадобится много обследований.
— Чтобы я поправился, — тут же отзывается Юра. — А папа сегодня придет?
— Думаю, придет, но позже.
— Мама ушла домой. Обычно она всегда остается со мной, но папа сказал ей, чтобы она шла домой и отдохнула.
— Возможно, это хорошая мысль.
Андрей садится на стул рядом с кроватью, чтобы Юра мог хорошо его видеть.
— Юра, мне нужно тебе кое-что сказать, — говорит он, не сводя глаз с лица мальчика. Тут же в глазах ребенка мелькает тень страха. — О той небольшой операции, которую ты перенес. Ты помнишь, для чего мы ее делали?
— Чтобы взять маленький кусочек опухоли и исследовать его в лаборатории, — отвечает Юра. Бродская хорошо сделала свою работу.
— Да. Хирург внимательно осмотрела твою опухоль…
— Она не моя!
— Хорошо. Она осмотрела опухоль и взяла из нее немного клеток, чтобы лаборант их исследовал. Ты знаешь, что такое клетки?
— Нет.
— Клетки — это кирпичики, из которых построено твое тело. Но некоторые клетки не строят тело и не помогают ему. Вместо этого они наносят ему вред. Они образуют опухоли, которые продолжают расти и расти, — как та, что у тебя в ноге, — и разрушают здоровые части тела, пока те не перестают действовать. — Он останавливается. Юра ничего не говорит, только облизывает пересохшие губы. — Судя по тому, как распухла твоя нога, и по рентгеновским снимкам, мы убедились, что внутри ноги образовалась именно такая опухоль. И она может причинить тебе огромный вред. Вот почему ее необходимо удалить.
— Тогда почему доктор не вырезала ее всю целиком?
— Потому что не смогла. Опухоль слишком велика. Она находится глубоко в кости и проросла в мягкую часть твоей ноги. Юра, ты должен понять: опухоль — это очень серьезно. Если ее оставить как есть, ты не сможешь жить дальше.
Юрино лицо искажает какая-то эмоция — может быть, злость, — но трудно сказать, что именно он чувствует.
— Но я же не могу перестать жить. Я еще не старый.
— Нет. Тебе всего десять, и нам бы хотелось, чтобы ты прожил еще очень много лет. Мы должны избавиться от нее до того, как она станет больше и вызовет рост других опухолей. Но ты понимаешь, Юра, она засела глубоко в ноге. И удалить ее возможно только вместе с частью ноги.
Злость исчезает с Юриного лица, как будто ее стирает чья-то невидимая рука. Не мигая, он смотрит на Андрея. До него постепенно доходит смысл сказанного, и в глазах отражается немое потрясение.
— Какой частью? — шепчет он.
— Той частью, которая заканчивается чуть выше колена. Вот здесь, — он показывает на своей ноге.
— Но там же моя ступня!
— Да, я знаю.
Мальчика начинает бить крупная дрожь. Внезапно и стремительно он бросается поперек кровати, подальше от Андрея, зарывается головой в подушки и вскидывает кулаки, затыкая ими уши. От боли он издает короткий стон, и больше ни звука.
— Юра, Юра!
— Я вас не слышу, — доносится сдавленный голос ребенка.
— Я знаю, но все равно послушай меня. — Андрей говорит тем успокаивающим тоном, которым всегда уговаривал Колю, если тот закатывал истерику или ему снился страшный сон. — Послушай, Юра. Когда это произойдет, ты не будешь ничего осознавать. Ты будешь крепко спать, поэтому ничего не почувствуешь и не увидишь. Когда ты проснешься, на ноге будет большая повязка. И ты начнешь выздоравливать. Сначала тебе помогут научиться ходить на костылях, а чуть позже сделают подходящий протез — искусственную ногу.
Из коридора доносится скрип каталки. Медсестра делает вечерний обход с лекарствами. «Только бы она не вошла! Только не сейчас!» Медсестра, как будто услышав его мысли, провозит тележку мимо, ее скрип затихает в дальнем конце коридора. Почему они не смажут колеса? Хотя для пациентов, наверное, и лучше, что они могут заранее слышать ее приближение…
— Юра.
Юра поворачивается к нему. Лицо его сморщено от боли. Боль, должно быть, невыносимая — он ведь бросился поперек кровати со всей силы. Губы его крепко сжаты, и лицо настолько бледно, что приобрело восковой оттенок.
— Давай-ка уложим тебя поудобнее. Не шевелись, пока я не надену фиксатор обратно. Нужно приподнять ногу, чтобы она не давила всем весом.
Андрей не спеша прилаживает фиксатор и оправляет белье.
— Ну вот, так-то лучше. Когда придет медсестра, я попрошу ее перестелить постель…
— Я лучше тогда оставлю опухоль, — произносит Юра. — Я же говорил, у меня ничего не болит. Я скажу папе, и он заберет меня отсюда.
— Так не получится, — говорит Андрей. — Опухоль не даст тебе жить. А ты хочешь жить. Так что единственный выход — избавиться от нее.
Юра откидывается на подушки. Грудь его тяжело вздымается, но слез нет. «До него еще не полностью дошло», — думает Андрей. Это слишком плохая новость, чтобы осознать ее моментально. Понимание такого рода приходит постепенно, шаг за шагом, как и осознание чьей-то смерти.
— Я не смогу… я не смогу…
— Не сможешь чего?
— Я не смогу… не смогу…
— Юра, прекрати. Сделай глубокий вдох и объясни нормально.
— Я никогда не смогу играть в команде первой лиги! — выпаливает Юра на одном дыхании и разражается слезами.
В конце концов наревевшись, Юра позволяет Андрею вытереть ему лицо и дать попить.
— Он так на меня рассердится. Беговая дорожка стоила очень дорого. И он сказал, если меня примут в команду, он будет мною гордиться.
И хотя Юра не произносит этого вслух, про себя он додумывает, что никогда в жизни его папа не станет гордиться одноногим мальчиком. А мать, он уверен, будет безостановочно рыдать и причитать до тех пор, пока окончательно не выведет отца из себя.
— Вы не представляете, какой он, когда разозлится, — бормочет Юра, глядя мимо Андрея.
— Тебе не следует об этом беспокоиться. Об этом есть кому позаботиться.
Но мальчик лишь устало пожимает плечами, как будто от Андрея он ожидал большего. «Нам обоим известно, как обстоят дела, так какой смысл притворяться?»
— Мы должны тебя вылечить.
