1
Июньское свежее утро, ни духоты, ни сырости, а Русов потеет. В лучах солнца, проникающих в больничный коридор сквозь высокое окно, его лоб блестит. Андрея это настораживает. Кроме того, Русов бледен, под глазами — круги.
Может, голова болит с похмелья? Но Русов редко выпивает больше стакана пива. Лишним весом не страдает. Простыл, хотя сейчас лето? Или все же нужно обследоваться? Ему за сорок — возраст инфарктов.
Русов подходит близко, ближе, чем нужно для общения. Андрей чувствует его дыхание и прекращает диагностировать: удобная дистанция, какая обычно существует между врачом и пациентом, исчезла. Внезапно он ощущает, как мурашки побежали по коже. Тело реагирует быстрее, чем мозг. От Русова пахнет страхом, его заискивающая улыбка не может этого скрыть. Он чего-то хочет, но боится.
— Андрей Михайлович…
— Да? В чем дело?
— Да нет, ничего особенного. Но если у вас найдется минутка…
Теперь у него блестит все лицо. Пот собирается в капли.
Неожиданно Русов выхватывает носовой платок и тщательно вытирает лоб, будто полирует мебель.
— Жарко, простите… Знать бы, когда уже отключат отопление. Можно подумать, нашим пациентам прописано лечение баней.
Батареи в больнице холодные.
— Я хотел посоветоваться с вами. Как с диагностом, чье мнение я высоко ценю.
Значит, так он теперь заговорил. С чего бы это? Не далее как на прошлой неделе у них вышло по-идиотски мелочное «профессиональное несогласие», касающееся случая девочки с увеличенной после серьезного падения селезенкой. Русов долго распространялся о «научной ответственности», презрительно постукивая ручкой по столу. Тогда, казалось, диагностические способности Андрея не играют для него никакой роли. Андрей всегда слишком много времени проводил со своими пациентами. На первый взгляд это был ясный случай травмы селезенки из-за ушиба. Вопрос заключался лишь в том, возможно ли консервативное лечение или требуется немедленная операция.
Когда выяснилось, что увеличение селезенки у ребенка и в самом деле никак не связано с несчастным случаем, а возникло вследствие недиагностированной лейкемии, Русов пробурчал что-то о «случайном везении» и «целительских практиках мумбо-юмбо».
Тем не менее Русов достаточно хороший врач: трудолюбивый, ответственный, жадно стремящийся описать как можно больше случаев в надежде повысить свой авторитет в научной среде. И его определенно начали замечать. В один прекрасный день он, вне всякого сомнения, опубликует ту самую, решающую, статью, которая отворит ему райские врата в мир симпозиумов и конференций и наверняка посулит зарубежную поездку. Диагностический дар Андрея его раздражает: он не вписывается в традиционную схему, да и не был получен обычным способом — путем обучения и исследований. Им так и не удалось подружиться.
— Так в чем дело, Борис Иванович? — спрашивает Андрей.
Русов бросает взгляд в конец коридора. В их сторону рентгенолог катит тележку, полную снимков.
— Давайте выйдем отсюда на свежий воздух.
Внутренний двор больницы довольно большой, в нем высажены липы и кусты роз. Хорошо, что пациенты, глядя в окно, видят живые растения. Андрей помнит время, когда здесь выращивали овощи: лук, морковь, капусту; засеянные грядки теснились друг к другу, занимая весь двор. В то первое блокадное лето каждый клочок земли в Ленинграде становился огородом. Странно, как близки те ощущения! Как будто все это еще продолжает существовать, вот только увидеть нельзя.
Эти липки совсем молоденькие, им нет и десяти лет. Прежние деревья вырубили, чтобы топить больничные печи зимой сорок первого — сорок второго года. Но дрова в конце концов закончились, сколько бы они ни перерывали помойки в поисках хоть чего-нибудь деревянного. Пальцы Андрея до сих пор помнят мертвенно-ледяные прикосновения к нерастопленным печам.
Двор крест-накрест пересекают две дорожки. Посередине — круглая, покрытая гравием площадка и скамейка. Русов молчит. Он переминается с ноги на ногу, хрустя гравием, а затем достает пачку «Примы» и предлагает Андрею.
— Спасибо.
Прикуривая, они невольно придвигаются ближе друг к другу. Русов теперь выглядит спокойнее, и хотя он не совсем ловко управляется с зажигалкой, пальцы у него не дрожат.
— Хорошо глотнуть свежего воздуха.
— Да, — соглашается Андрей. — Но через пару минут мне придется вас покинуть. У пациента в два рентген, а перед этим мне нужно поговорить с рентгенологом.
— Конечно. Это не займет и минуты.
Но он по-прежнему отказывается перейти к делу. Просто продолжает неглубоко затягиваться сигаретой, часто выпуская дым, как мальчик, который курит в первый раз. Как Коля.
— Это касается нового пациента. Сложный случай.
Андрей кивает.
— Хотите, чтобы я взглянул на него?
Лицо Русова искажает кривая улыбка.
— Вопрос тут не столько в диагнозе, — говорит он, пытаясь держаться со свойственным ему апломбом, — сколько в том, какие именно исследования необходимо назначить на этой стадии. В данном конкретном случае нужно быть на сто процентов уверенным, прежде чем предпринять следующий шаг.
— Не убежден, что понимаю вас. Каковы ваши первоначальные выводы?
Русов внезапно издает резкий лающий смешок, и теперь он выглядит почти как дикарь. Кажется, даже его короткие волосы встали дыбом.
— Мои «первоначальные выводы» состоят в том, что пациент — это сын одного… чрезвычайно влиятельного лица.
— A-а. И сколько лет мальчику?
— Десять.
— И у него проблемы с суставами, так? Вы поэтому обратились ко мне?
«Почему Русов никак не перейдет к делу?»
— Он сын Волкова, — резко бросает Русов.
— Волкова? — Боже мой! Это же одна из тех фамилий, которую достаточно лишь назвать… Как Ежов или Берия… Сердце Андрея заколотилось, в горле пересохло. Прежде чем продолжить, он откашливается. — Того самого Волкова?
Русов только кивает, а затем поспешно выкладывает:
— Проблема с суставом, да, я практически уверен в этом. Припухлость, краснота и так далее, боль в сочленении, на ощупь горячий. Поэтому я пришел к вам. Все симптомы указывают на ювенильный артрит, а вы специалист по нему. Никаких анализов я не брал, это всего лишь мое предположение, — торопливо добавляет он.
— Вы хотите, чтобы я его осмотрел.
— Если сможете. Если сможете, дорогой мой, уверяю вас, я буду бесконечно признателен.
«Дорогой мой»? «Бесконечно признателен»? Сдержанный, компетентный Русов по-прежнему обливается по́том. Он никогда не говорит в таком тоне. Что, черт возьми, вообще происходит?!
