На улице, встречающей приезжих нестерпимой жарой и запахом пота, нам пришлось долго ждать такси, отбиваясь от бесчисленных зунгейруш, пытающихся продать нам прохладительные напитки, брелоки, просроченные сим-карты и ворованные телефоны. При этом меня злило даже не то, что нам беспрестанно что-то втюхивают, а то, что эти торговцы все как один называют меня «кота» и даже «паизинью», то есть «папаша». Некоторые из них, получив отказ, тут же переставали меня замечать и адресовались уже непосредственно к моей «гарина»
[216], сообщая ей, что она «тэн ун бон матаку»
[217]. Вероника улыбалась, ничего не понимая, и отвечала им «грасиас».
– Да не «грасиас», а «обригада»!
– Как? Обригада?
– Да… то есть нет. Просто ничего им не отвечай.
– А что они говорят?
– Говорят, что у тебя хорошая задница.
– Так почему мне нельзя их поблагодарить за комплимент? Обригада! Обригада!
– Ei kota, a tua manauta quer um homem angolano
[218], – ликовал зунгейру, безошибочно определив, что Вероника – именно manauta
[219], а не mboa
[220]. – Xé, olha aquela quinbundaria!
[221]
– А теперь что он сказал?
К счастью, в этот момент подъехало такси, положив конец страданиям белого папаши.
Я взял неделю отпуска: срочные репетиции с группой и не менее срочные «мака» с дочерними компаниями «Сонангол», не позволявшие спланировать приезд сына, как-то вдруг легко отодвинулись. Начальник Синди и друг Жузе; Карлуш, Шику и Ману; совет директоров британской компании и представители ангольского нефтяного концерна; все, кто чего-то ждал от меня, и все, от кого я в чем-то зависел, проявили исключительную чуткость и в один голос заверили меня, что потерпят. От этой неожиданной благосклонности мироздания мне даже стало не по себе: уж очень смахивало на то, как в некоторых американских тюрьмах смертников накануне казни угощают омарами от щедрот правительства штата. Что ж, если приговор не подлежит обжалованию, можно и полакомиться, пока дают. Голодать смысла нет.
Я спланировал целое путешествие. Поначалу рассудил, что вернее всего нам будет сесть в мачимбомбу
[222], так как все еще боялся здесь водить: в городе слишком много лихих автомобилистов, а на проселочных дорогах – ухабов и мин. Кроме того, я боялся вооруженных грабителей, о которых был наслышан от других экспатов: подбегают, пока стоишь на светофоре, велят водителю и пассажирам выметаться, а сами прыгают в машину и уезжают. Нет-нет, уж лучше тряский автобус. От греха подальше. Но в последний момент все-таки передумал: взыграла гордость, и я взял в аренду внедорожник – вроде того, на котором двадцать пять лет назад мы с Колчем и компанией отправились на гастроли в Торонто.
Жузе помог определиться с маршрутом, заодно успокоив на предмет вооруженных ограблений:
– Ну, ты сам подумай, твоим угонщикам, после того как они отнимут у тебя машину, придется часа три сидеть в пробке. За это время даже наша полиция сумеет их сцапать. Кстати, тебе надо будет пораньше выехать, чтобы самому в пробочке не застрять на целый день.
– Так ведь, если я поеду, когда нет пробок…
– Не волнуйся, грабители в такую рань тоже спят. Главное – не забудь запастись наличкой.
– Ты думаешь, от бандитов, которые захотят угнать мою машину, можно откупиться наличкой?
– Конечно, можно. Только не от тех бандитов, о которых ты думаешь. Через блокпосты ты как проезжать собираешься? Когда патруль видит белого человека, он знает, что его ждет большая газоза. И я очень тебе не советую его разочаровывать.
– А много их будет, этих блокпостов?
– Какое-то количество точно будет. Просто воспринимай это как ангольский вариант дорожного сбора. У вас в Америке ведь все магистрали платные, так? Ну, вот и у нас тоже.
Итак, ранний выезд, пока не начались пробки, в восточном направлении, по недавно проложенному шоссе мимо речки Зенза и бездействующей железной дороги, через поселок Мария-Тереза и несколько безымянных деревень, с заездом в Ндалатандо и обязательным визитом в ботанический сад. Не джунгли, конечно, но все же; на фоне гигантских деревьев с воздушными корнями я продемонстрировал Веронике свои познания в местной ботанике – ночные бдения со справочником «Флора Анголы» не прошли даром. Дальше – через Лукалу и Какузу – к водопаду Каландула. В пятнадцати минутах езды от водопада – церковь XVIII века, один из немногих архитектурных памятников, уцелевших во время войны. Меня поразило, что служба в церкви, хоть и не слишком похожая на службу в католических церквах Европы или Америки, тем не менее проходила на латыни – с вкраплениями кимбунду. Вот уж никогда бы не подумал, что доведется услышать такую смесь. Конечно, мессы на кимбунду, умбунду, киконго, чокве передают и по радио. Но вживую – совсем другое. Вспомнил, как Шику говорил: «Мы единственная африканская нация, где ученики деревенской школы, сидя под деревом, учат латынь». Забавно: у нас с ними есть общий «обязательный» язык, которого мы толком не знаем. Их латынь – из католической мессы, а моя – из брокардов
[223], которыми так любил сыпать один из профессоров на юрфаке. Dura lex, sed lex
[224]. Actori incumbit onus probatio
[225]. Далее – везде.
После водопада и церкви – перевал в Маланже, ночевка в «пятизвездочной гостинице». Похоже, три из этих пяти звезд дали только за то, что в каждом номере гостиницы был установлен кондиционер, но к тому моменту, как мы туда приехали, кондиционер в отведенном нам номере уже не работал. Во время войны Маланже, как и Уамбо, попал под удар, все было разрушено, причем на человеческий фактор наложился еще и природный: в этой области часто бывают оползни. Топоним «Маланже» был синонимичен слову «голод». «Знаешь, какая разница между человеком из Маланже и курицей? Никакой. Оба зерно клюют». Но в послевоенные годы заново отстроенный город стал мелькать в новостях как одно из главных достижений администрации душ Сантуша – história de sucesso
[226]. Известная группа гонконгских инвесторов «Квинсвэй-88» приняла деятельное участие в строительстве железной дороги Луанда–Маланже, и результат был примерно такой же, как и везде, где они были замешаны. Но были и реальные успехи. Например, дорога, по которой мы с Вероникой сюда приехали. Вспомнилось, как в день нашего знакомства Синди сетовал на состояние дорог, рассказывая о поездке в Бенгелу и Лубанго, и я представлял себе, как его джип, точно ослепленный яростью лесной буйвол, ломится сквозь непролазные джунгли. Смешно. Если там такие же дороги, как здесь, жаловаться не на что. Впрочем, теперь, зная Синди, я допускаю, что он вообще выдумал всю эту историю про поездку на юг. И правда, зачем бы ему понадобилось ездить в Лубанго? Никаких «мака», сколько мне известно, у нашей компании там нет, а туризм – это не про Синди. Хотя кто его знает… Юг. Хотелось бы там побывать. Намиб, Окаванго… Ехать по пыльной африканской дороге. Шов макадама
[227], наложенный на красную землю. Полинялая, растрескавшаяся стена буша.
