— Я позабочусь об этом, Эвви.
Но та замотала головой:
— Нет, мэм. Тебе и так хватило за сегодняшний день. Вид у тебя… — Прищурившись, она оглядела испачканные сажей джинсы Лиззи и черные отметины на лице. — Ты ходила в сад, верно? Мне казалось, тот человек из пожарной службы тебя предупредил, чтоб ничего не трогать?
— Я ничего и не трогала. Просто…
— Погодите-ка, — вскинула ладонь Ранна, оборвав Лиззи на полуслове. — А почему здесь был пожарный?
Лиззи едва подавила стон. Ей не хотелось вдаваться в эту тему на ночь глядя. И уж тем более не хотелось, чтобы это озвучивала Эвви. А потому Лиззи взглядом передала той молчаливую просьбу закрыть вопрос и снова повернулась к Ранне:
— Прошлой ночью сгорел сарай. И часть яблоневого сада.
У Ранны ошарашенно застыло лицо. Она перевела взгляд на Эвви:
— Как сгорел?
— Дотла.
— И уже выяснили, почему начался пожар?
Но Лиззи отмахнулась от вопроса:
— Давайте поговорим об этом утром. Сейчас только застелим кровать. Ты не единственная, кому надо выспаться.
Однако, когда Лиззи наконец-то забралась в постель, сон еще долго не приходил. В голове у нее постоянно крутились обрывки разговора с Эндрю. Сегодня он ее немало удивил. Впрочем, он всегда ее в каком-то смысле удивлял. Хотя сегодня это было совсем в ином ключе. Он и глазом не моргнул, когда она его спросила, верит ли он в духов. Даже стал распространяться о сожалениях и о цепях, о том, как многие оставляют этот мир, не закончив важные дела.
За окном высоко сияла полная луна, заливая стены спальни призрачным молочным светом. Лиззи перевела взгляд на тумбочку, где лежала «Книга воспоминаний» Альтеи. Включив лампу, она достала рукой книгу, щелкнула кнопочкой на маленьком медном замочке. Когда она раскрыла следующую, еще не прочитанную часть, на нее дохнуло чем-то похожим на лакрицу, и между страницами Лиззи увидела сложенный квадратик вощеной бумаги, в котором лежала сухая веточка с расплющенными листьями и крошечными пурпурными цветочками.
«Базилик… Для заживления трещин.
Дорогая моя Лиззи,
Из всех наставлений, что я записала в этой книге, это, разумеется, тебе тяжелее всего будет читать. Ты всегда была из тех, кто скрывает раны, тихонько пережевывая свою боль, пока из нее не выйдет весь вкус, да и потом продолжая в себе это перемалывать. Однако бывают раны, которые гораздо опаснее и разрушительнее других. Такие, что разъедают самую кость, невидимо взору гноясь, подпитываясь гневом и ненавистью, пока не остается ничего, что можно скрепить воедино. И в итоге ты сама превращаешься в эту рану, а рана становится тобой.
Однако исцеление возможно — надо лишь позволить ему произойти. И это время пришло, моя девочка.
Долгие годы я наблюдала, как ты нянчишься с возникшей между тобой и матерью трещиной — как ты подпитываешь ее, поливаешь, помогаешь ей укрепляться и расти. А потом, когда Ранна исчезла — и из-за того, как именно она исчезла, — эта трещина между вами стала еще глубже. С ее стороны это было предательством. Актом окончательного отказа. И тебя это глубоко ранило. Потому что ты не ожидала, что она способна причинить тебе боль сильнее прежней.
Поверь мне, я понимаю, о чем говорю. Ни одна трещина в мире не пролегает так глубоко, как между матерью и дочерью. Но и через самые широкие пропасти можно проложить мосты, даже если строить их придется лишь из раздробленных кусков.
Возможно, сейчас тебе в это трудно поверить, однако все же придет время, когда ты захочешь построить такой мост, когда у тебя самой возникнет в нем нужда. Это будет, конечно, не просто, и, насколько я знаю тебя, ты будешь противиться этому изо всех сил. Порой нам бывает трудно простить кого-то просто потому, что мы не научились прощать самих себя. Я не могу тебе объяснить, как это сделать. Но точно могу сказать одно: осуждение не дарует покоя. И мы должны уметь отказаться от обвинений и быть свободными.
Твоя мать всегда сильно отличалась и от меня, и от тебя. Да и от всех, пожалуй, Лунных Дев. Я совершенно оказалась не готова ни к ее угрюмой замкнутости, ни к внезапным диким выходкам. Я все задавалась вопросом: не моя ли в том вина? Не может ли состояние несчастья передаваться ребенку при рождении, как, например, голубизна глаз или сердечный порок? В ней всегда жил на редкость мятежный дух, и в то же время она была очень тонкой и чувствительной натурой. Однажды она заявила мне о своем ясновидении. Ранна никогда не говорила, что именно она видит, а потому я не могла убедиться, правда ли это. Однако бывало, она по несколько суток не спала и все бродила по дому, точно привидение. И когда на нее это находило, я просто не знала, что с ней делать. А потом она выбиралась из этого состояния — и вновь словно катилась под уклон, выставляя себя далеко не лучшим образом на людях, как будто так выплескивала гнев и возмущение, бунтуя против всего мира. И я опять не знала, что мне с ней делать.
С тобой мне было гораздо легче. Впрочем, материнство и не должно быть легким. Оно расширяет, делает объемнее нашу душу — и Ранне со мной это удалось. И, прежде чем все закончится, я подозреваю, она сумеет расширить душу и тебе. Впусти ее. Помоги ей найти дорогу назад, если у нее возникла в этом потребность. Может быть, она поможет тебе сделать то же самое.
А.»
Глава 24
9 августа
Скомкав и откинув в сторону пузырчатую пленку, Лиззи принялась распаковывать ингредиенты для партии детского мыла, которое она обещала изготовить Луизе Райерсон. Парень из службы «Federal Express» доставил посылку чуть позже девяти утра, и Лиззи, не теряя времени, поспешила в бабушкин магазин, радуясь хорошему поводу уйти из дома — и заодно не вспоминать о мобильнике. Люк беспрерывно засыпал ее эсэмэсками, и его послания становились все более нетерпеливыми. В какой-то момент ей все равно придется ему ответить — но только не сейчас, когда ей предстояло потушить с полдюжины пожаров, а развязки и не предвиделось.
Эвви за завтраком была мрачнее тучи и в промежутках между тостами и яичницей все ворчала насчет Ранны. Дескать, Ранна сильно ошибалась, если рассчитывала продрыхнуть до полудня, а потом спуститься завтракать! У них, мол, не отель.
Нападки ее были вполне обоснованными — однако, сказать по правде, Лиззи лишь вздохнула с облегчением, когда Ранна не явилась к завтраку. Она пока что не решила, насколько подробно надо рассказывать той о пожаре или о том, что, возможно, послужило ему причиной. Убийство сестер Гилмэн глубоко потрясло когда-то всех жителей Сейлем-Крика, но Ранна восприняла это как-то особенно тяжело. Она перестала заниматься живописью и стала уходить из дома с первыми лучами рассвета, пропадая где-то до ночи, будто находиться дома — или вообще где-нибудь на ферме — ей было невыносимо. Ни Лиззи, ни Альтея никогда не знали, где она бывала или чем занималась во время тех отлучек. Пока, время от времени, ее не доставляла домой полиция.
