— Я помню, что ты мне сказала. А вот что я теперь тебе скажу: если ты прошлепала полстраны с гитарой за спиной, полагая, что тебя ждет тут счастливый билет, то ты зря потратила время.
Ранна посмотрела на нее так, словно ей влепили пощечину:
— Ты правда так подумала? Что я явилась за деньгами? Ты должна бы лучше меня знать.
Если бы Лиззи не пылала такой яростью, то, наверное, громко бы расхохоталась. Лучше ее знать? Это в каком таком мире она могла бы ее знать? Когда та была настолько пьяна или под кайфом, что даже едва ли могла вспомнить собственное имя, а уж тем более — имя своей дочери?!
Лиззи отодвинула стул и встала.
— Вот тут ты ошибаешься, Ранна. Я нисколечки тебя не знаю. И никогда не знала. Уж об этом ты позаботилась.
Глава 22
«Ох, ни черта себе…»
Эндрю остановился на краю яблоневого сада, и от увиденного у него все внутри будто скрутилось узлом. Запах пепелища он почувствовал задолго до того, как дошел до места пожара, и даже заранее представил, что здесь увидит. Однако, со слов Эвви, он совершенно не готов был к тому зрелищу, что ожидало его на самом деле: почерневшие деревья, выжженная земля, кучка обугленных бревен на месте бывшего сарая.
«Подожгли».
Это слово тихонько произнесла в саду Эвви, рассказывая ему, как дознаватели нашли посреди горелого мусора пару керосиновых запалов. От этой мысли у него кровь застыла в жилах. Ведь так могли поджечь и дом!
Утром он первым же делом свяжется с Гаем МакКардлом. Рэндел Саммерс, может, и безответственно относится к своей работе, но МакКардл всегда был человеком честным и добросовестным. И если возможно что-то узнать относительно причины пожара, он это непременно узнает.
Повернув, Эндрю направился на восток, оставив за спиной заходящее солнце. Обходя сад по периметру, он вглядывался между рядами деревьев. Лиззи была где-то здесь. Он интуитивно это понял, проигнорировав совет Эвви позволить той немного побыть наедине с собой. Им необходимо было поговорить, причем прямо сейчас — и не только о случившемся пожаре.
Он нашел ее минут десять спустя. Лиззи сидела, скрестив ноги, опершись спиной о старый пень, опустив голову и закрыв глаза. Что она — плакала? Или молилась? И молится ли она вообще? Он много думал о Лиззи все эти годы — но как-то никогда не задавался этим вопросом.
Когда Эндрю приблизился к ней, у него стало тесно в груди. По пути сюда он десятки раз прокручивал в голове их будущий разговор — но теперь, оказавшись рядом, он внезапно не нашелся, что сказать. Лиззи не подняла головы, однако он понял, что она знает о его присутствии.
— Лиззи…
Она вскинула голову, устремив на него испепеляющий взгляд.
— Что тебе надо?
— Я хочу с тобой обо всем этом поговорить, — обвел он рукой пространство, показывая на обожженную землю и черные стволы. — Эвви вкратце рассказала мне, пока мы были в саду. Я рассчитывал за ужином кое-что прояснить для себя, но ты не сказала об этом ни слова.
— Уж извини, я была немного занята. Один добрый товарищ решил подбросить сюда мою матушку, даже не предупредив меня об этом.
Эндрю вздохнул, провел ладонью по волосам.
— А что мне оставалось делать, Лиззи? Дать ей топать пешком дальше? Так она все равно рано или поздно сюда бы пришла. Это ты, я думаю, понимаешь?
— Вопрос не в этом.
— На самом деле, как раз в этом. Я же не какого-то бродягу, перекати-поле подобрал. Она твоя мать.
— Хватит мне об этом говорить!
— Да ладно, ладно. Я понимаю, у тебя к ней давнишняя неприязнь. И еще понимаю, что меня это, по сути дела, не касается. Но я все же рискну переступить черту и сказать, что, может быть, пришла пора утрясти этот конфликт? Хотя бы ради Альтеи. Она очень хотела, чтобы вы поладили.
— Откуда тебе это знать?
— Потому что мы с ней об этом говорили.
— Обо мне? — прищурившись, взглянула на него Лиззи.
Эндрю под ее пытливым взглядом даже поморщился. Он совсем не собирался упоминать о своих долгих беседах с Альтеей. Особенно о тех, что касались далеко не простых отношений Лиззи с ее матерью. Инстинктивно Эндрю понимал, что ей не по душе будет узнать, что кто-то перемывал ей кости — особенно ее бабушка с соседом, — однако он уже об этом заикнулся. Так, может быть, и правда пришла пора обсудить это открыто?
— Да, — осторожно начал он, — иногда мы беседовали о тебе. А еще однажды мы разговорились о Ранне. О том, что произошло перед тем, как она уехала, и как все это подействовало на тебя. Она натворила много бед, тут уж ничего не скажешь, — но она все-таки вернулась. А это уже что-то да значит. Быть может, она надеется на второй шанс? И может быть, в глубине души, ты и сама хочешь ей этот шанс дать?
Лиззи недовольно скосила на него глаза:
— Единственное, что я хочу сейчас дать Ранне — это обратный билет туда, откуда она явилась. И не смотри на меня так! Ты не хуже меня знаешь, что она собою представляет. Видел, какое шоу она закатила в тот вечер у фонтана. И ты сам тогда увел меня оттуда.
Эндрю глубоко вздохнул. Да, он тогда Ранну видел. И еще полгорода ее видели. А другая половина, которая не видела — обо всем была наслышана от остальных. Равно как и обо всем прочем, что Ранна вытворяла. Однако он видел и лицо Лиззи в тот момент, когда ее мать только-только вышла из машины, — это краткое мгновение узнавания и облегчения, прежде чем она спряталась за своим гневом. И теперь он не мог не задаваться вопросом: а не маскирует ли весь этот гнев нечто более глубокое, нечто такое, что она сама отказывается признать — давнюю глухую боль? Ту боль, с которой живут люди после того, как их сердце разбито.
Да, у них были серьезные проблемы, и он, конечно, многого не знал, — но все-таки три тысячи миль через всю страну даже для записной цыганки кое-что да значили.
— Может, она уже совсем другой человек? — тихо произнес он. — Может, она изменилась. Знаешь, такое бывает.
Лиззи вновь искоса глянула на Эндрю. На правой щеке у нее, точно злобный синяк, была размазана сажа.
— Она только что пропилила автостопом через всю страну с вещмешком и гитарой. Она продала машину, чтобы расплатиться по каким-то там долгам. Она гадает прохожим на судьбу и заваливается к друзьям переночевать на их диване. По-твоему, похоже, что она изменилась?
— Мне кажется, об этом еще рано судить. И тем не менее — она здесь. Я знаю, у тебя есть полное право на нее сердиться, но также я знаю и то, что ты не тот человек, который способен вышвырнуть свою мать на улицу. Начнем с того, что она совершенно на мели. И это — ее дом, Лиззи. Она вернулась домой.
Лиззи уперлась взглядом в землю, каблуком ботинка процарапывая канавку среди гари.
— Она давно уже отказалась от права считать это место своим домом. И она никогда не была для меня матерью. Она родила меня в шестнадцать лет и передала Альтее еще до того, как акушерка закончила ее обтирать. У нас с ней был один дом, одна зубная паста, один шампунь — но мы никогда не были матерью и дочерью.
