– На него могут напасть пигмеи.
Айанаватта же не беспокоился:
– Его чуткие уши могут услышать кого угодно. Хотя всегда существует вероятность несчастного случая. Но если так, то он где-то недалеко. Бесс обязательно найдет его, даже если мы не сможем.
К полудню мы так и не обнаружили следов Белого Ворона. Бесс продолжала спокойно двигаться к горам, следуя мягким изгибам местности. Мы то на несколько миль вокруг видели лишь пологие холмы, то проходили по неглубоким долинам. Иногда Бесс останавливалась, поднимая свои широкие загнутые бивни к небу, ее небольшие уши двигались, улавливая звуки. Удовлетворенная, она продолжала идти вперед.
Уже ближе к вечеру Бесс медленно остановила свое тяжелое тело и вновь начала принюхиваться. Наши тени, длинные и темные в вечернем солнце, следовали за нами, будто гигантские призраки.
Бесс вновь пошевелила ушами. Кажется, она услышала то, что надеялась услышать, и потянулась к источнику звука. Мы, разумеется, доверились ее решению. Мамонтиха начала постепенно забирать вправо, на восток, шагала все быстрее и вскоре уже неслась по прерии едва ли не галопом.
Теперь уже и я начала слышать странную какофонию звуков. Нечто среднее между гоготом гусей и шипением змей, смешанным с рокотом, похожим на начавшееся извержение вулкана.
Внезапно перед нами возник Белый Ворон – он победно потрясал копьем, ухмылялся и кричал.
– Я снова нашел его! Быстрей, а то упустим!
Он побежал рядом с мамонтихой, легко выдерживая заданный ею темп.
Я опять услышала шум, он стал еще громче. Почувствовала знакомый сладкий запах, когда мы перевалили через широкую вершину холма. Солнце садилось за горы, и закат окрасил всю местность в кроваво-красный цвет. А затем мы увидели того, на кого, вероятно, охотился Белый Ворон.
Он был размером с трехэтажный дом, голову венчал гребень из перьев, что тысячей разных оттенков переливались в свете закатного солнца. Я прежде не видела ни одного животного с такой богатой расцветкой. Потрясающие перья, вроде павлиньих, полыхали пурпуром, алым и золотым, изумрудным, рубиновым и сапфировым. И это дивное оперение украшало тварь кошмарного вида, которая исчезла с Земли много миллионов лет назад. Ее черно-коричневый клюв, казалось, был вырезан из огромного бревна красного дерева. Над клювом горели жуткие ярко-желтые глаза, каждый размером с напольное зеркало. Пасть щелкала и клацала, истекая светло-зеленой слюной. Пока мы смотрели, тварь правой когтистой лапой схватила визжащую степную лисицу, сунула ее в пасть и, давясь, заглотила целиком.
Тварь выглядела голодной и полубезумной. Она вытянула длинную шею к земле и принюхалась, словно надеялась найти еду, которую, возможно, проглядела. Затем выпрямилась на задних лапах, словно огромная птица, только передние лапы напоминали когти лапы ящериц.
Перья на шее рептилии, каждое в рост довольно высокого человека (они переливались красными, желтыми, фиолетовыми и зелеными оттенками), встали дыбом, когда она учуяла наше присутствие. Улрик назвал бы эту тварь динозавром, но мне она напомнила гибрид огромной птицы и гигантской ящерицы с покрытым перьями хвостом-шлейфом – самой длинной частью ее тела. Очевидно, она и была переходным звеном между динозаврами и современными птицами.
Пока мы смотрели на зверя, хвост раскачивался вперед и назад, выкашивая огромные участки дикой кукурузы. Я принюхалась и поняла, где слышала этот сладковатый запах раньше. Меня вдруг охватили совершенно неуместные в этот момент чувства – воспоминания о кукурузных полях на ферме, где я росла, пока моя мать пыталась выйти из дела.
– Полагаю, – с сожалением отозвался Белый Ворон, взбираясь в седло, – мне придется его убить.
Глава пятая
Перья и чешуя
Живешь ли ты рассказом,
Или рассказ живет тобой?
Уэлдрейк. Рассказчик или рассказ
– Зачем его убивать? – спросила я. – Он же не причинил нам зла.
– Он здесь чужак, – ответил Белый Ворон. – Но это проблема тех, кто тут охотится. Он двинулся на север из-за потепления. Он должен умереть не из-за этого.
А потом Белый Ворон добавил:
– Много лет назад он сожрал моего отца.
Эта ужасная новость повергла меня в шок. Когда я впервые увидела этого юношу, он назвал Улрика отцом!
Я не могла ни сказать что-нибудь, ни сделать. Среагировала абсолютно субъективно, при всем сходстве Улрика и Белого Ворона стало ясно, что между ними не могло быть никакой связи.
– Но мы станем на него охотиться не поэтому, – мягко добавил Айанаватта. – Мы убьем его из-за того, что нес твой отец, когда его съели.
– И что он нес? – спросила я, даже не задумываясь.
Белый Ворон ответил весьма легкомысленно, любуясь, как тварь трясет огромным гребнем от злости и кричит от голода:
– Он нес с собой один талисман, когда кенабик сожрал его.
Тон его голоса настолько не соответствовал ситуации, что я пристально всмотрелась в его лицо. Оно застыло, словно маска.
Пернатый динозавр почуял наш запах, но холодный ветер все время менял направление. Зверь терял след, вертелся, рычал и исходил слюной.
Он не понимал, что же такое учуял. Казалось, что динозавр не слишком опытный охотник. Из ноздрей его текла слизь. Зверь явно был болен и хрипло дышал.
Последние лучи солнца омывали вершины гор, заливая долины тусклым светом. Сильный ветер нагнал сзади огромные дождевые тучи. Динозавр начал удаляться от нас, затем развернулся и на несколько шагов приблизился. Он все еще не понимал, чей же запах почуял. Вероятно, был близорук, как носороги. Его лучшие времена явно остались в прошлом, он едва мог защититься.
Я сказала об этом Айанаватте, и он кивнул.
– Ему здесь не место, – сказал он. – Кенабики не размножаются. Его сородичи вымерли. Надеемся, вместо них появится что-нибудь столь же красивое.
Он говорил несколько рассеянно, изучая клювастого дракона, который все еще рыскал бешеными желтыми глазами взад и вперед.
– И более подходящего размера, – добавил он, улыбнувшись.
Белый Ворон остановил мамонта. Бесс стояла неподвижно, как скала, пока ее хозяин изучал кенабика. Перья клювастого дракона улеглись рядами: бледно-голубые сверху, под ними зеленые, затем золотые, серебристые, алые… Между ними переливались переходные тона коричневато-желтого, темно-красного, изумрудного и сапфирового. Когда черная пасть открылась, в ней показались алый язык, сломанные резцы и потрескавшиеся клыки. С пастью явно было что-то не так, но я не могла понять, что именно.
Когда солнце село, стало совсем темно. И в этой темноте кенабик заголосил.
Таких горестных криков я еще не слыхала. Одинокий монстр оплакивал своих вымерших сородичей.
