«Позвольте мне, ваше превосходительство, обратиться к вам с несколькими строками, вызванными статьей, появившейся в № 282 «Kreuzzeitung» (от 3 декабря), о которой я узнал задним числом. В этой статье сообщается, между прочим, будто я сказал одному из депутатов, что «господин фон Бисмарк не является моим другом». В точности я не могу восстановить сказанных мною тогда слов, так как дело идет о фразе, случайно брошенной в разговоре. Весьма возможно, что я выразил свое сожаление по поводу того, что политические взгляды вашего превосходительства на нынешнюю стадию шлезвиг‑гольштейнского вопроса не совпадают с моими, как я не преминул откровенно высказать это вам лично во время моего последнего пребывания в Берлине. Но я вполне уверен, что не произносил слов, приведенных в газете, так как твердо поставил себе за правило отделять политическое от личного. Поэтому я искренне сожалею, что подобное известие проникло в печать.
Я считаю себя тем более обязанным заявить вам это, так как не могу не признать лояльности, с какой ваше превосходительство открыто сказали мне в Берлине, что, хотя вы лично и убеждены в моем праве и в справедливости моих попыток добиться его осуществления, но ввиду обязательств, принятых на себя Пруссией, и ввиду общего мирового [политического] положения вы не можете дать мне никаких обещаний.
Примите и пр.
Фридрих.
Гота, и декабря 63 г., ».
16 января 1864 г. его величество писал мне:
«Мой сын еще сегодня вечером пришел ко мне, передал просьбу наследного принца Августенбургского – принять его письмо ко мне от господина Замвера – и просил меня ради этого посетить его soirée [вечер], где я мог бы совершенно незаметно встретиться в отдаленной комнате с почтеннейшим З[амвером]. Я отказался сделать это, не прочтя письма принца, и поручил сыну прислать мне это письмо. Оно было доставлено, и при сем я его прилагаю. Письмо не содержит ничего особенного, кроме как в заключительной части, где он меня спрашивает, не могу ли я подать некоторую надежду почтеннейшему З[амверу]. Быть может, вы могли бы поручить еще завтра заготовить ответ, который я мог бы вручить почтеннейшему З[амверу]. Даже если бы я захотел повидать его инкогнито у моего сына, то все же я не мог бы подать ему никакой другой надежды, кроме той, которая будет (читай: уже) намечена в соглашении (Punctation) и сводится к тому, что после победы будет видно, какие основы следует заложить на будущее, и что надо выждать решения во Ф[ранкфурте] на М[айне] относительно наследования.
В.»
А 18 января:
«Сообщаю вам, что я все же решился встретиться в течение 6–10 минут с Замвером у моего сына и в его присутствии. Я говорил с ним в духе намеченного ответа, но еще несколько холоднее и очень серьезно. Прежде всего я определенно указал ему, что принц ни в коем случае не должен вторгаться в Шлезвиг. Подробности устно.
В.»
В памятной записке от 26 февраля 1864 г. кронпринц охарактеризовал следующие требования Пруссии как обоснованные существом дела: Рендсбург – союзная крепость, Киль – прусская морская база, вступление в Таможенный союз, сооружение канала между обоими морями и военная, а также морская конвенция с Пруссией; он надеялся, что принц с готовностью пойдет на это.
После того как прусские уполномоченные 28 мая 1864 г. заявили на Лондонской конференции, что германские державы домогаются превращения Шлезвиг‑Гольштейна в самостоятельное государство под суверенитетом наследного принца Августенбургского, я имел с последним 1 июня 1864 г. у себя на дому беседу, продолжавшуюся с 9 до 12 часов вечера и предпринятую с тем, чтобы убедиться, могу ли я рекомендовать королю поддержать его кандидатуру. Беседа вращалась, главным образом, вокруг пунктов, намеченных кронпринцем в памятной записке от 26 февраля. Подтверждения надежды его королевского высочества, что наследный принц с готовностью согласится на эти требования, я не нашел. Сущность заявлений последнего изложена Зибелем по документам. Особенно горячо возражал он против уступки территорий для постройки укреплений; по его мнению, для этого достаточно и одной квадратной мили. Я должен был прийти к заключению, что наши требования отклонены, а дальнейшие переговоры бесполезны, на что принц, по‑видимому, намекал, сказав на прощание: «Мы с вами, вероятно, еще свидимся» – не в том угрожающем смысле, в котором через два года произнес эти же слова принц Фридрих Гессенский, а с интонацией, выражавшей его колебания. Я снова увидел наследного принца лишь на другой день после битвы при Седане в мундире баварского генерала.
30 октября 1864 г., после того как мир с Данией был заключен, были сформулированы условия, при которых мы сочли бы, что создание нового государства Шлезвиг‑Гольштейна не угрожает интересам Пруссии и Германии. 22 февраля 1865 г. эти условия были сообщены в Вену. Они совпадали с условиями, которые рекомендовал кронпринц.
V
Один из проектов, санкционирования которых я требовал, ныне, после долгих колебаний осуществляется: я говорю о канале из Северного моря в Балтийское. В интересах германского морского могущества, которое могло бы в то время развиваться лишь под эгидой Пруссии, я, да впрочем, не я один, придавал большое значение сооружению этого канала, а также обладанию и укреплению обоих его устьев. Когда мы добились права свободно располагать этой территорией, стремление перерезать разделяющий оба моря перешеек было в результате почти болезненного увлечения флотом в 1848 г. все еще очень живо, хотя временами и ослабевало. Мои попытки оживить интерес к этому делу встретили противодействие со стороны комиссии государственной обороны, председателем которой был кронпринц, а фактическим руководителем – граф Мольтке. В качестве члена рейхстага он заявил 23 июня 1873 г., что каналом можно будет пользоваться только летом и что его военное значение будет сомнительно; за те 40–50 миллионов талеров, которые потребуются на его сооружение, лучше построить второй флот. Доводы, которые выдвигались против меня в борьбе за то или иное решение короля, имели значение не столько по существу, сколько благодаря авторитету, каким пользовались у его величества военные круги. Эти доводы, в конечном счете, сводились к тому, что столь дорогое сооружение, как канал, потребует для своей защиты в военное время такого количества войск, какого мы не в состоянии будем без ущерба для дела выделить из состава армии. Приводилась цифра в 60 тысяч человек, которых пришлось бы держать наготове для защиты канала на случай присоединения Дании к неприятельскому десанту. Я возражал против этого, указывая, что, даже не имея канала, мы, во всяком случае, вынуждены были бы прикрывать Киль и его сооружения, Гамбург и дорогу, ведущую оттуда на Берлин. Под чрезмерным бременем других дел, отвлеченный борьбой, которую мне пришлось вести в 70‑х годах в разнообразных направлениях, я не мог растрачивать время и силы, чтобы преодолеть у императора противодействующее влияние со стороны этого ведомства; дело осталось под спудом. Я приписываю это противодействие прежде всего ревности военных, с которой мне пришлось выдержать борьбу в 1866, 1870 и в последующие годы, тяготившую меня сильнее, чем почти всякая другая борьба.
