В годы империи Лавалетт занимал пост государственного советника и директора почтового ведомства. На этом посту он отличился тем, что организовал знаменитую систему быстрой передачи важной информации на большие расстояния – так называемую службу эстафет с передачей сообщений, закрытых в специальных сумках с замками, из рук в руки. После падения Наполеона Лавалетт гордо отказался присягнуть Бурбонам, а в 1815 году во время Ста дней стал всеми силами способствовать вступлению в Париж возвратившегося с острова Эльбы императора.
После поражения при Ватерлоо и второй реставрации Бурбонов Наполеон предложил Лавалетту сопровождать его в ссылку на остров Святой Елены, но граф отказался, заявив, что у него тринадцатилетняя дочь, а любимая жена вновь беременна и он никак не может бросить их.
В июле 1815 года граф де Лавалетт был арестован и помещен в тюрьму Консьержери, где встретился с также арестованным наполеоновским маршалом Неем. Как и Ней, Лавалетт был осужден за государственную измену и приговорен к смертной казни. Нею никто не помог, и его расстреляли, а к Лавалетту 20 декабря, то есть за день до казни, пришли в камеру жена с дочерью. Дерзкий план родился быстро и, как ни странно, сработал. Переодевшись в платье жены, прикрыв лицо платком и взяв дочь за руку, Лавалетт спокойно вышел из тюрьмы и скрылся. В январе 1816 года он покинул Париж и уехал в Бельгию, затем перебрался в Баварию.
Отважная Эмилия-Луиза де Лавалетт, спасшая мужа от смерти, находилась в тюрьме Консьержери до 23 января 1816 года. В камере она серьезно заболела, а ее беременность закончилась выкидышем.
Первым шталмейстером (конюшим) Жозефины был блестящий кавалерийский генерал Этьен-Мари де Нансути. Генералом он стал в 1799 году, а в 1804 году он уже командовал кирасирской дивизией, считавшейся одной из лучших в наполеоновской армии. Отличившись во многих сражениях, звание первого шталмейстера двора императрицы он получил в 1808 году.
При дворе он появлялся редко, но у него в подчинении находилось около восьмидесяти человек, которые отвечали за сотню лошадей из конюшни Жозефины.
А еще у Жозефины был Первый камергер двора барон Луи де Боссе, командовавший шестью проворными камергерами.
Естественно, после развода с Наполеоном двор Жозефины несколько сократился, но все равно он остался достаточно многочисленным: одних придворных дам, которых возглавила мадам д’Арберг, у нее осталось с десяток.
Глава одиннадцатая. Дело герцога Энгиенского
Талейран и Фуше: дружба кошки с собакой
Камердинер Наполеона Констан Вери вспоминает о жизни в Мальмезоне:
«В замок безо всяких церемоний приезжали Мюрат, Дюрок, Бертье и все те, кто впоследствии занял самое высокое положение, а некоторые стали даже монархами».
И все же, и это следует подчеркнуть особо, чаще других в Мальмезоне бывал министр иностранных дел Шарль-Морис де Талейран-Перигор.
Тот же Констан Вери пишет:
«В то время господин де Талейран очень часто навещал Мальмезон. Иногда он обедал там, но обычно прибывал вечером между восемью и девятью часами, а уезжал в час, два, а иногда и в три утра».
Этот человек, как известно, никогда ничего не делал просто так, случайно, без какой-то выгоды для себя. Очень похож на него в этом отношении был и министр внутренних дел Наполеона Жозеф Фуше. Он тоже частенько появлялся в Мальмезоне.
Отношения у этих двух весьма неординарных людей складывались очень даже странные. С одной стороны, они были антиподами, с другой – противодействие безграничной власти Наполеона объединяло их и делало во многом похожими.
Очень точную картину сопоставления этих двух выдающихся политических деятелей дает нам Стефан Цвейг:
«Эти два самых способных министра Наполеона – психологически самые интересные люди его эпохи – не любят друг друга, вероятно, оттого, что они во многом слишком похожи друг на друга. Это трезвые, реалистические умы, циничные, ни с чем не считающиеся ученики Макиавелли. Оба выходцы из церкви, оба прошли сквозь пламя революции, оба одинаково бессовестно хладнокровны в денежных вопросах и в вопросах чести, оба служили, одинаково неверно и с одинаковой неразборчивостью в средствах, республике, Директории, Консульству, Империи и королю. Беспрестанно встречаются на одной и той же сцене всемирной истории эти два актера в характерных ролях перебежчиков, одетые то революционерами, то сенаторами, то министрами, то слугами короля, и именно потому, что это люди одной и той же духовной породы, исполняющие одинаковые дипломатические роли, они ненавидят друг друга с холодностью знатоков и затаенной злобой соперников. Они принадлежат к одному и тому же типу безнравственных людей, но если их сходство проистекает из их характеров, то их различие обусловливается их происхождением».
Действительно, Талейран был из очень знатной аристократической семьи, а Фуше – из семьи потомственных моряков и купцов. Талейран пришел к революции сверху, как господин, вышедший из своей кареты, Фуше – снизу. Талейран, обладая тонкими манерами, добивался своего со снисходительностью барина, Фуше – с ревностным старанием хитрого и честолюбивого чиновника. Оба они любили деньги, но Талейран делал это их как аристократ (он любил сорить деньгами за игорным столом и в обществе красивых женщин), а Фуше – как купец, превращая их в капитал, получая барыши и бережливо накапливая.
Стефан Цвейг пишет:
«Для Талейрана власть – только средство к наслаждению; она представляет ему лучшую и пристойнейшую возможность пользоваться земными наслаждениями, роскошью, женщинами, искусством, тонким столом, между тем как Фуше, уже владея миллионами, остается спартанцем и скрягой. Оба не в состоянии окончательно избавиться от следов своего социального происхождения: никогда, даже в дни самого разнузданного террора, Талейран, герцог Перигорский, не может стать истинным сыном народа и республиканцем; никогда Жозеф Фуше, новоиспеченный герцог Отрантский, несмотря на сверкающий золотом мундир, не может стать настоящим аристократом. Более ослепительным, более очаровательным, может быть, и более значительным из них является Талейран. Воспитанный на изысканной древней культуре, гибкий ум, пропитанный духом восемнадцатого века, он любит дипломатическую игру, как одну из многих увлекательных игр бытия, но ненавидит работу. Ему лень собственноручно писать письма: как истый сластолюбец и утонченный сибарит, он поручает всю черновую работу другому, чтобы потом небрежно собрать все плоды своей узкой, в перстнях рукой. Ему достаточно его интуиции, которая молниеносно проникает в сущность самой запутанной ситуации. Прирожденный и вышколенный психолог, он, по словам Наполеона, легко проникает в мысли другого и проясняет каждому человеку то, к чему тот внутренне стремится. Смелые отклонения, быстрое понимание, ловкие повороты в моменты опасности – вот его призвание; презрительно отворачивается он от деталей, от кропотливой, пахнущей потом работы. Из этого пристрастия к минимуму, к самой концентрированной форме игры ума вытекает его способность к сочинению ослепительных каламбуров и афоризмов. Он никогда не пишет длинных донесений, одним-единственным, остро отточенным словом характеризует он ситуацию или человека. У Фуше, наоборот, совершенно отсутствует эта способность быстро все постигать; как пчела, прилежно, ревностно собирает он в бесчисленные мелкие ячейки сотни тысяч наблюдений, затем складывает, комбинирует их и приходит к надежным, неопровержимым выводам. Его метод – это анализ, метод Талейрана – ясновидение; его сила – трудолюбие, сила Талейрана – быстрота ума. Ни одному художнику не придумать более разительных противоположностей, чем это сделала история, поставив эти две фигуры – ленивого и гениального импровизатора Талейрана и тысячеглазого, бдительного калькулятора Фуше – рядом с Наполеоном».
