Он коротко кивнул, затем порысил обратно к штандарту 16-го полка и посмотрел на горниста.
— Сигнал движения.
* * *
Звуки рожков армии Бога поднялись высоко, золотые и сладкие, и не один из ожидающих чарисийцев тяжело сглотнул, когда эта масса всадников зашевелилась, сдвинулась… и двинулась вперед.
Шестнадцать кавалерийских рот были выстроены в восемь шеренг, каждая шириной семьдесят пять ярдов и глубиной три ярда. В сочетании с интервалом в два ярда между линиями, построение растянулось почти на сорок ярдов спереди назад, и его фронт был в два раза больше, чем у роты А. Он начал двигаться медленно, но набирал скорость с каким-то величавым достоинством, поднимая пыль в теплый сентябрьский воздух.
Послеполуденное солнце замерцало, когда шестьсот копий опустились, и новый сигнал горна отправил кавалерию с медленной рыси на что-то, близкое к галопу. Стук копыт был приближающимся раскатом грома, а затем снова зазвучали трубы, и гром снова ускорился.
— Спокойно, ребята, спокойно, — сказали взводные сержанты роты А. — Ждите слова. Ждите этого. Мы скажем, когда придет время.
Кроме того, на холме чарисийцев царила тишина, и то же самое солнце, которое сияло на наконечниках копий армии Бога, сверкало на чарисийских штыках.
Горны зазвучали еще раз, когда расстояние сократилось до четырехсот ярдов, и лошади пустились во весь опор по плоской, как стол, пахотной земле. Это все еще было большим расстоянием для прицельного ружейного огня, даже для чарисийской пехоты с тангенциальными прицелами, и поэтому они ждали, позволяя дальности еще больше уменьшиться, подчиняясь своим сержантам и ожидая… ожидая….
— Огонь!
Дальность стрельбы составляла двести ярдов, и полудюймовые пули поражали свои цели, как кувалды Шан-вей. Лошади ржали и падали, тут и там люди вылетали из седел, их пластинчатых кирас было явно недостаточно, чтобы отразить эти массивные пули, но атака никогда не колебалась. Несколько лошадей споткнулись о упавших товарищей, рухнули на землю, перекатываясь через своих всадников, оставляя бреши в рядах. Но большинство из них избежали препятствий, промежутки закрылись, и оставшиеся в живых скакали со скоростью более четырехсот ярдов в минуту.
— Огонь!
Второй залп попал в цель с еще большей точностью, создав большие дыры в плотном строю, и горны звучали, звучали, направляя 16-й и 53-й кавалерийские полки на крыльях джихада навстречу врагам Бога и архангелов.
— Святой Лэнгхорн, и никакой пощады! — оба полка подхватили этот клич, несясь с ним в ушах, с жесткими и ненавидящими глазами, когда враги Бога оказались в пределах их досягаемости.
— Огонь!
Прогремел третий залп, и тридцать процентов 16-го кавалерийского полка были убиты или ранены, но оставшиеся в живых подались вперед, выставив копья наперевес, выкрикивая свои боевые кличи, а 53-й полк прямо за ними.
— Штыки вперед!
Эти сверкающие штыки застыли, представляя собой заросли стали… и план сражения полковника Тирнира развалился.
Великое романтическое заблуждение кавалерийской войны состояло в том, что кавалерия атаковала. Что его эффективность заключается в способности всадников скакать верхом на пехоту, развивая атаку холодным оружием, используя всю массу и инерцию как лошади, так и всадника. Эта тяжелая конница сокрушала пехоту одним лишь свирепым ударом своей атаки.
Но кавалерия не атаковала. Не так, как это описывали барды, потому что лошади не были дураками. И они не были хищниками. Они были травоядными, стадными животными, естественной добычей хищников, и их основной защитой от угроз было убегать от них, а не лететь навстречу. Их можно было обучить везти людей, которым они доверяли, навстречу угрозе, но это не меняло ни их основных инстинктов, ни физики. Лошадь весом в семьсот или восемьсот фунтов, движущаяся со скоростью пятнадцать или шестнадцать миль в час, понесла бы значительный, даже катастрофический ущерб, если бы столкнулась с твердым препятствием в четверть своего собственного веса. Ноги лошадей были хрупкими, предназначенными для того, чтобы выдерживать вертикальные удары при рыси или галопе, но не боковые сдвигающие нагрузки, когда они на скорости сталкивались с другим телом, человеком или лошадью, и кавалерийские лошади знали это. Скачущие лошади пытались избегать упавших людей не по доброте душевной; они делали это, потому что знали, как сильно они могут пострадать, если споткнутся об этих людей. И, как быстро понял любой, кто когда-либо пытался обучить лошадь скачкам с препятствиями, они отказались бы перепрыгивать даже через легкие деревянные перила или тюки сена, если бы посчитали баррикаду слишком высокой. На самом деле, самый высокий барьер, разрешенный в соревнованиях по скачкам с препятствиями, составлял всего пять футов, а препятствие перед этими лошадьми — которые не были скакунами с препятствиями и не имели ни малейшего интереса становиться ими — в среднем превышало пять с половиной футов в высоту.
Оно также было окаймлено отвратительными, острыми штыками.
В битве при Ватерлоо, на далекой, давно умершей Старой Земле, французские кирасиры маршала Нея бросали атаку за атакой на британские пехотные каре… бесполезно. Потому что истина заключалась в том, что на протяжении всей истории «ударная» кавалерия зависела не от физического шока, а от морального шока пешего человека, столкнувшегося с несколькими тоннами конных, обычно бронированных всадников, несущихся прямо на него под барабанную дробь грохочущих копыт. Хотя было правдой, что атакующая лошадь была бы тяжело ранена, если бы она врезалась головой в человека, было очевидно, что гораздо меньшему человеку пришлось бы по меньшей мере так же плохо, и это даже не считая (обычно) лучше бронированного сумасшедшего на спине лошади, который был обязан размахивать мечом или, что еще хуже, длинным заостренным копьем. Естественной реакцией при столкновении с такой очевидной угрозой была та же самая разумная реакция, которую лошади предпочитают, когда сталкиваются с хищниками: убегай! Но пехота, которая не убежала — пехота, которая удержала свои позиции, — обнаружила нежелание тех же самых лошадей врезаться головой в опасное препятствие.
Лошади с радостью преследовали бы убегающего врага. Они даже были готовы атаковать других лошадей и позволять маньякам на их спинах рубить и кромсать друг друга сколько душе угодно, пока оба строя были достаточно открыты, и они могли надеяться найти проход. Но вооруженные штыками пехотинцы, стоящие плечом к плечу, без хороших промежутков шириной с лошадь между ними? Никогда.
В сочетании с артиллерией или мушкетным огнем поддерживающей пехоты кавалерия может нанести сокрушительный удар по такого рода целям. Строй, достаточно плотный, чтобы отразить кавалерийскую атаку, был идеальной мишенью для стрелкового оружия, патронов, картечи или шрапнели. Если пехота стояла плотными рядами, она несла огромные потери; если она принимала более открытый строй, чтобы свести к минимуму потери от огня, она становилась легкой добычей для всадников.
К несчастью для армии Бога, у нее не было артиллерии или поддерживающей пехоты, а ее лошади, чьи уши уже были полны криков других раненых и умирающих лошадей, отказывались ломать ноги — или шеи — об эту прочную, непоколебимую, ощетинившуюся штыками стену пехоты.
